Поднявшись на тропу, мы смогли перевести дыхание. Сюда метель не добралась, и дорога была отчетливо видна среди камней. Склон поднимался над ней голыми каменными уступами. За ними скрывалась вершина Чангри. А перед нами должны были стоять пики Пустынника, Чо Ла, Наулагири и Лобче, но их скрывали плотные облака.
– Смотри! – неожиданно воскликнула Тисса, показывая вперед.
Но я уже и сам видел.
Из-за поворота нам навстречу вышли два человека. Местные, в одинаковой потрепанной одежде – растянутых штанах неопределенно-бурого цвета, вязаных грязно-зеленых спортивных кофтах и полосатых шапках, закрывающих уши. Обычные носильщики, которых ходят десятки по тропам Кайлата, – только без груза за плечами.
– Значит, где-то здесь неподалеку селение, – сказала Тисса с вполне понятным воодушевлением. – Может быть, и лодж там есть. Впрочем, я готова остановиться в любом доме, лишь бы больше не ночевать на улице.
Двое неторопливо направлялись к нам, и я все яснее видел настороженное выражение на их смуглых лицах, очень похожих одно на другое, а еще кухри в ножнах, висящих на широких кожаных поясах, украшенных пластинами серебра.
– Не уверен, – ответил я, продолжая вглядываться в приближающихся людей.
– В чем? – спросила Тисса.
– В том, что в их селении есть лодж.
Кайлатцы остановились на расстоянии нескольких шагов от нас, и теперь стало видно, что один из них гораздо старше другого – смуглое, непроницаемое лицо покрывали морщины, по лбу бугрился старый шрам. Второй, парень лет двадцати, смотрел на нас без обычного слегка преувеличенного дружелюбия, под которым местные жители всегда маскировали желание заработать на иностранцах побольше денег. Черные раскосые глаза были холодны и враждебны.
– Намаскар, бхаай и бахини, – произнес старший кайлатец, обращаясь к нам.
Это вежливое обращение «младший брат» и «младшая сестра» казалось справедливым, ведь мы с Тиссой были моложе его. Но прозвучавшая в нем легкая снисходительная насмешка не понравилась мне.
– Намаскар, дааджи, – ответил я, также придерживаясь кайлатского этикета.
– Куда идете? – спросил он по-прежнему на найтили.
– На перевал Гару-Ла.
Мужчины обменялись быстрыми взглядами.
– Для белых туда дорога закрыта. – Молодой человек сделал шаг вперед, загораживая собой тропу, и посмотрел на меня с вызовом, словно ожидая, что я брошусь на него.
– Я знаю правила и не нарушу их, – ответил я вежливо.
– Это священные тропы, – сурово произнес старший.
– О чем они говорят? – тихо спросила меня Тисса.
– Не хотят пускать нас к перевалу, – так же негромко отозвался я.
– Почему?
– Эти места считаются запретными для иностранцев.
В глазах Тиссы засветилось понимание.
Я посмотрел на кайлатцев, терпеливо ожидающих окончания нашего разговора.
– Мы шли через Аркарам, и она пропустила нас.
Местные жители снова переглянулись, они-то знали, что значит пройти мимо грозной горы и остаться в живых. Но старший нахмурился, кинул на меня взгляд исподлобья.
– Белые не должны ходить по священным тропам. Мы не можем пропустить вас. Уходите.
– Нет. Я слишком долго добирался сюда, чтобы повернуть назад, – ответил я, быть может, чересчур резко.
Кайлатцы положили ладони на кухри. Тисса крепко взяла меня за руку и горячо зашептала:
– Не нарывайся. Мы можем сделать вид, что соглашаемся на их требования, а затем, когда они уйдут, повернуть назад.
– Так просто их не провести, – ответил я, сдерживая все усиливающийся гнев.
Место, к которому я стремился, находилось совсем рядом, а меня не пускали к нему из-за бессмысленных предрассудков двух местных, которым, по-хорошему, не было дела до источника. Вряд ли они вообще знали о его существовании.
– Мы проводим вас до безопасной тропы, – сказал молодой кайлатец, и едва заметная усмешка скользнула по его тонким губам.
Вряд ли ганлин можно было считать оружием в прямом смысле. Но я знал, что, если достану его и заиграю, это не закончится ничем хорошим. На этот раз его пение будет защищать нас не от метели, а от этих людей. Мои пальцы уже сомкнулись вокруг костяной флейты, как вдруг совсем рядом я услышал знакомый голос:
– Пропустите его.
Из-за моей спины вышел гурх, которого я уже давно привык считать призраком. Однако в этот раз Тисса видела его тоже. Она вздрогнула от неожиданности и вопросительно взглянула на меня. Но я только покачал головой в ответ, сам не зная, как будут развиваться события.
– Пропустите, – повторил гурх, вставая перед нами, словно желая защитить. – Он заплатил.
– Чем? – спросил старший кайлатец, непроизвольно делая шаг назад и явно стремясь держаться подальше.
– Своей памятью и кровью. Он прошел ритуал чод. Он уже почти один из нас.
– А женщина? – поинтересовался молодой. Он старался быть очень вежливым, но не мог скрыть испуга.
– Они вместе. Пусть идут. Не мешайте.
Несколько мгновений кайлатцы смотрели на него, затем обменялись быстрыми взглядами, одновременно развернулись и пошли прочь. Все это напоминало встречу трех хищных зверей. Двое из них признали себя слабее и поспешили уступить дорогу сильнейшему.
Как только они скрылись за поворотом, гурх повернулся к нам и сказал дружелюбно:
– Путь свободен.
– Кто ты? – наконец задал я вопрос, который так долго мучил меня. – Почему помогаешь мне?
И, как всегда, он ушел от ответа.
– Я говорил тебе. Все мы – слуги Матери. Мы защищаем эту землю. Но одни считают, что чужаки не имеют права ступать на нее, другие не видят ничего плохого, если достойные смогут добраться сюда.
– И кто эти другие?
Он широко улыбнулся, блеснув великолепными белыми зубами:
– Я, например.
Спрашивать о том, кто он такой, снова – не имело смысла. Он не хотел говорить об этом, тогда я заговорил о другом:
– Тшеринга, погонщика, который шел вместе со мной, убил кто-то из тех, кто не хочет, чтобы такие, как я, добрались до перевала?
– Ты видел мертвого эбо. – Гурх взглянул на небо, где вырисовывался контур Пустынника, укутанный облаками. – А что случилось с погонщиком? Быть может, он ушел, испугавшись. Повернул назад и пропал. Или сорвался в пропасть. В Кайлате случается много удивительного. Ты же знаешь. – Он опять посмотрел на меня. – Вам пора идти. Скоро стемнеет.
Гурх почтительно поклонился Тиссе, мне протянул руку. Его пожатие было крепким, ладонь – горячей, сухой и шершавой, вполне материальной.
