Бросив взгляд в сторону, я успел заметить гурха, который стоял в отдалении и спокойно наблюдал за нами, не делая попытки мне помочь. Клыки, словно тиски, сжимали плечевой сустав. Ногти процарапали по лицу, стремясь дотянуться до моих глаз. Скулу и щеку обожгло рваной болью. Я рывком освободил руку, в которой сжимал нож, и ударил. Без размаха, но лезвие так легко вошло в тело, словно то было гнилой тряпкой. Послышался долгий хрип, и одержимый обмяк, повалившись на бок.
Я поднялся, по шее текла кровь из разодранной щеки.
– Последний рывок. – Подойдя ближе, гурх наклонился и перевернул мертвое тело. – Он знал, что умирает, и решил забрать тебя с собой.
Куртка на груди трупа была бурой от запекшейся крови. Широкая рана, нанесенная моим кухри, смердела гниющей плотью. Черные от грязи руки со скрюченными пальцами напоминали изломанные сучья. А лицо оказалось на удивление спокойным, умиротворенным. Смерть вернула ему человеческое выражение.
– Ты справился, – снисходительно произнес гурх, словно я оправдал его ожидания, исполнив трудное, но, впрочем, выполнимое задание. – Дальше будет проще. И шрамов меньше. – Он посмотрел на мои царапины.
Я вытащил из кармана платок, прижал к кровоточащей щеке и сказал:
– Я не собираюсь посвятить свою жизнь убийству одержимых.
– Но ты знаешь правила этого мира и выполняешь их. Значит, тебе придется убивать их и дальше. – Он подумал, потом запустил руку в сумку и спросил: – Какой выберешь?
И достал две флейты. Одна была желтая, чуть выщербленная, но зато покрытая сложной резьбой, оплетенная тонкой белой сетью, в ячейках которой крепились крупные камни бирюзы и яшмы. На расширяющемся конце в серебре оправы виднелись два отверстия – «лошадиные ноздри», как их называли создатели этого инструмента. Вторая – попроще, без узоров и украшений, но ослепительно-белая, ровная, гладкая, с накладками из серебра, почерневшими от времени.
Я указал на нее.
– Уверен? Этот богаче и красивее, – насмешливо сказал Гром, показывая мне первый ганлин.
– И сделан из рога эбо. А второй – человеческий. Кроме того, безупречный по форме и цвету.
Я знал, что существовал специальный ритуал по созданию этого инструмента. И материал для него нужно было выбирать очень тщательно. Запрещалось использовать берцовые кости самоубийц, больных, безумных, людей, умерших от голода, убийц. И ни в коем случае нельзя делать ганлин из рогов или костей животных. Иначе духи, услышав неправильный тембр звучания такой флейты, могли впасть в ярость и уничтожить человека, посмевшего играть на подделке. Только молодые и здоровые юноши или девушки подходили для этого инструмента.
Обо всем этом я сказал гурху. Он выслушал меня с улыбкой и подал флейту.
– Тогда забирай.
Ценный подарок, от которого нельзя отказываться. Если не принять его, духи, присутствовавшие при создании этого инструмента, могут посчитать себя оскорбленными. Я взял ганлин. Он вызывал странное, двойственное ощущение.
Помню, Уолт рассуждал о том, что флейта из человеческой берцовой кости всего лишь своеобразная интерпретация легенды о возникновении первого музыкального инструмента, проявлении первого душевного порыва, который требовал выразить себя в творчестве. Мой друг считал, что она перекликалась с мифологией нашего мира, в которой говорилось о том, как боги сплетали из своих волос струны для волшебных арф или обтягивали кожей убитых врагов бубны.
Но на самом деле, говорил Уолт, никто не вырезает ганлинов из останков умерших. Это всего лишь аллегория. Ни одно истинное произведение искусства не возникает без боли и мук творчества. Рассказ о создании флейты из своего тела – примитивная попытка показать слушателям всю силу воли и мужества музыканта, его неудержимого стремления к творчеству.
Теперь я держал этот «несуществующий» инструмент в руках. Сама берцовая кость была легкой и теплой, серебро обрамления – тяжелым и ледяным. В нем чувствовалась отдаленная, затаившаяся сила, будить которую следовало с осторожностью.
– Когда будешь вызывать существ из мира без форм в первый раз, – сказал гурх, наблюдая за мной, – ганлин сам скажет тебе, что делать. Ты поймешь, как правильно играть на нем.
– Я понял. Благодарю за подарок.
Он слегка поклонился мне и повернулся к трупу, доставая кухри.
– Иди. Я справлюсь сам…
Дорога обратно показалась мне гораздо короче, чем была на самом деле. Но когда я подошел к лоджу, на нее уже ложились длинные вечерние тени.
Путешественники, идущие к своим гостиницам, удивленно поглядывали на мою одежду в крови и грязи, на расцарапанное лицо. Обменивались комментариями за моей спиной – почему я один и что могло случиться.
Недалеко от входа в лодж слонялся Тшеринг. Он беседовал со встречными кайлатцами, глазел по сторонам, изучал имена, выгравированные на стеле, построенной в честь погибших на вершине Матери Всех Богов альпинистов, но на самом деле создавалось впечатление, что он поджидает кого-то. Увидев меня, погонщик расплылся в довольной улыбке, но тут же помрачнел, разглядев царапины на моем лице.
– Как дела? – спросил я, подходя ближе.
– Хорошо. Очень хорошо, – снова заулыбался мой помощник, поклонился проходящей мимо женщине с огромной корзиной на спине и вновь повернулся ко мне. – На гору их водил. Только что вернулись. Ужинают.
– На какую гору?
Он указал на соседний холм, возвышающийся над селением. Невысокий, по счастью, – метров триста.
– Каменные пирамидки велел делать. – Погонщик ухмыльнулся. – Чтобы от духов защищаться. Много сделали. Особенно бугай старался. Все камни на горе собрал. Очень духов боялся.
Я только покачал головой в ответ на это тонкое издевательство над моими спутниками.
– А ты как? – Тшеринг снова стал серьезным.
– Все в порядке. Гром мне очень помог. Где ты его нашел?
– Кого? – Погонщик непонимающе нахмурился.
– Гурха. Ты встречал нас вместе с ним на подходе к Ферче.
Кайлатец смотрел с недоверием, словно вдруг перестал понимать меня, и я продолжил, говоря медленнее и четче:
– Он работает здесь гидом. Я уже видел его на переходе от Намаче до монастыря. Сегодня утром вы оба шли мне навстречу. Мы поговорили. Я повел трекеров в лодж, вместе с тобой. А он отправился к пещерам…
– Райн, – тихо и душевно сказал Тшеринг, – ты, наверное, головой стукнулся или спал плохо. Я встречал тебя один. Никакого гурха со мной не было.
Теперь я смотрел на него с недоумением.
– Я разговаривал с ним при тебе.
– Ты говорил со мной, – покачал головой погонщик. – Но очень странно. Я подумал – устал, спать хочет, мысли путаются.
– Он провел ритуал небесных похорон для одержимого, которого я убил. Подарил мне ганлин.
