— Зорин?! Заступался за меня?! — негодованию Ирины не было предела. — Да он меня бросил! Обещал прийти… Я жду уже два дня…
— Всегда подозревал, что ты дура, а сейчас убедился, — зло перебил ее Федор. — Парень любит тебя без памяти. Он был ранен, валялся в госпитале, а потом сбежал на передовую. Еще у него отца убили, и утром похороны.
— Ранен? Как это? — девушка была ошарашена известием.
— Мы с Ганзой воюем. Ты не знаешь, что ли?
Только теперь она начала понимать причину необъяснимого молчания Зорина, но беспокоилась сейчас не об этом. Ирина почувствовала, что первоначальное удивление, радость узнавания, с которыми мужчина смотрел на нее, сменяется жесткой решимостью. «Неужели он уйдет, и я опять его потеряю?» — пронеслась тревожная мысль, кольнувшая сердце.
— Я выпишу тебе пропуск, нельзя завтра оставлять Зорина одного, — сказал Федор, а перед глазами у него стояло лицо юноши, залитое кровью и слезами. — И еще. Думаю, что нам лучше видеть друг друга… пореже…
Сомов отвернулся и вжал кулаки в стену. Раньше полная опасностями нестабильность его жизни не оставляла времени подумать о семье. И сейчас, когда наконец он мог дать своим близким уверенность в завтрашнем дне, Федору вдруг страстно захотел иметь эту самую семью. Он представил у груди стоящей здесь женщины чмокающую головенку малыша — их ребенка. Про себя он твердил: «Я должен уйти… Я здесь по просьбе Кирилла, я не могу его обмануть… он же мне как брат теперь… я должен ее выпустить и сразу же уйти…»
Ирина неслышно приблизилась и прильнула к его спине, а руки, тесно прижатые к ребрам, заставляли при каждом вздохе чувствовать ласку нежных ладоней. Казалось, девушка превратилось в шелковистую ленту, что обволакивала его торс, которую он ощущал бедрами и даже подколенными впадинами. Сделав как бы подсечку, она повисла на его плечах теплой тяжестью, а волнообразная дрожь отзывалась сладконоющим спазмом в животе Сомова. Когда ее щека прижалась к лопатке и он услышал бессвязный шепот, то больше не мог противостоять этому беспомощному лепету, вечной женской мольбе о защите, перемешанной с древним, как мир, ослепительным обещанием… В следующее мгновение Ирина каким-то образом оказалась перед ним, а ее губы миллиметр за миллиметром ощупывали линию его подбородка…
Он не знал, что именно придавало такую фантастическую остроту каждому прикосновению — то ли красота и бьющая через край чувственность этой женщины, то ли понимание, что он, по древнему праву завоевателя, отбирает ее у другого.
На мгновение Федор сам изумился силе ощущений, которые не давали дышать, и уткнулся в ее шею. Пульс бился в его ушах гулким многократным эхом.
«Что же я делаю? Ведь Кирилл мне жизнь спас!.. А я забираю у него любимую… — думал Сомов, все крепче прижимая к себе горячее тело. — Да ведь он с ней не справится! Совсем мальчишка еще, а этой шалаве мужик нужен. Даже если я сейчас отступлюсь, все одно, через неделю она придет в мою палатку… Мы, как две половинки разорванной цепи, должны были встретиться. Она ждала именно меня, это ясно с первого взгляда…»
Федор замотал головой, стараясь выпутаться из воспоминаний. Уже засветились огни станции, дрезина начала замедлять ход. Сомов тихо произнес:
— У судьбы есть чувство юмора. Ты знаешь, мы ведь с ней на Ганзе встречались… Ладно, после поговорим. А теперь бегом на совет, опаздываем уже!
Глава -2
БАНЬКА ПО-КРАСНОМУ
С глаз долой — из сердца вон, от греха подальше.
Фотокарточку порви, имя позабудь.
Что ж ты, сердце, не стучишь траурные марши?
Больно колют ордена на лихую грудь.
Если слава догнала, никуда не деться.
Только стыдно в зеркала пристально смотреть.
Эх, победа — не беда, коли цель по средствам.
Трусу — праздник и салют, а герою — смерть.
Стычки-лычки-светлячки, незавидный жребий.
Сказка — ложь, да в ней намек — намотай на ус.
Уготована и нам банька в синем небе,
Но пока стоит пуста: слишком тороплюсь.
Прививать себе тоску в час по чайной ложке,
Подсадив ручных синиц в клетку к журавлю.
От невысказанных слов больно понарошку.
Не ходи за мною вслед — я тебя люблю.
Из комнаты, где было назначено заседание совета, в коридор доносились возбужденные голоса. Как видно, спор уже достиг такого накала, что его участники не могли сдерживаться.
— Нет, я, конечно, все понимаю… Но однако ж… Сомов весьма уважаем мною… Что ни говори, стал Секретарем партячейки всего севера Красной ветки… но есть же и предел терпению!.. — узнаваемо басил пожилой генерал с Преображенской площади.
— Скажите, сколько можно ждать?! Мы не дети. Если без надобности наша помощь, так и скажите. Зачем мы рисковали жизнью? Многие, как сталкеры, по поверхности к вам сюда пробирались! — визгливо возмущался другой голос.
— Да, да! — свое «фи» вставил и руководитель Черкизовской. — Я, между прочим, уже двое суток вообще не ложился… Вы говорили, что остались без руководства, мы, бросив все, примчались, а руководство, оказывается, уже на месте, только никак не соизволит почтить нас своим вниманием! Может, вообще никакой поддержки вам и не надо?
Переводя дыхание перед неплотно закрытой дверью, Федор, в который уже раз, остановил рвущееся с губ ругательство. Не подобало, конечно, руководителю партячейки материться, как простому грузчику, но так хотелось! Пьянящее чувство победы над давним врагом — Анатолием Лыковым — полностью заслонили бесконечные мелкие проблемы, которые назойливо требовали сил и внимания. Бремя власти было совсем не таким сладким, как казалось во времена оппозиции. Вот и сейчас он в полной мере ощутил пустоту, которая окружила его после смерти давних соратников — Лома, Ивана Зорина…
Сомов представил, как на такие заявления отреагировал бы Лом, словно наяву услышав его зычный бас: «А ну цыц! Вы же коммунисты, а не бабы базарные… Нет Федора — дела, значит! И нечего здесь демагогию разводить! Разбаловала вас Партия! Разнежил товарищ Москвин!»
Иван Зорин, конечно, более дипломатично, но тоже сумел бы разрулить амбициозные притязания соседей и давно начал бы заседание совета…
Увы! — Начальник обороны Красносельской Белобородько, хотя и был преданным партийцем, толково выстроившим защиту станции, самостоятельностью и решительностью не отличался, тушуясь перед многочисленным начальством.
— Товарищи, прошу вас, подождите, ну, не волнуйтесь! Конечно же нам нужна ваша помощь, очень нужна… — упрашивал он. — Ведь ганзейцы у самых ворот…
— У ваших, прошу заметить, — огрызнулся черкизовец. — У ВАШИХ ворот…
— Ворота у нас ОДНИ… — с нажимом проговорил Федор, выбрав именно этот момент, чтобы появиться на пороге. Он подошел к карте, разложенной на столе, и с силой ударил по ней кулаком. — ОБЩИЕ! Или вы надеетесь за метромостом отсидеться?
