— Не хочешь в хоромах? — Сомов обернулся. — Эт правильно, к чему коммунисту хоромы? Ну, тогда пост какой-нибудь тебе доверю. Ответственный. Будешь моим заместителем, вместо Лома. Пойдет?
Кирилл будто язык проглотил.
— Смотри-ка, и пост ему не нужен! Ты тогда подумай… Проси, чего хочешь! Все выполню. Ведь ты спаситель не только мой, но и всей Северной партячейки. Страшно представить, что было бы, вернись сюда Лыков…
При звуках этой фамилии в сознании Кирилла словно повернули выключатель: Ирина, любимая! Как же он мог о ней не думать так долго, чурбан бесчувственный?! А ведь ей до сих пор гибель грозит, казнь-то еще не отменили…
— Федор, — начал юноша непослушными губами. — Вы сказали, что я жизнь спас… не только вашу, многих… Тогда дайте мне честное слово коммуниста, руководителя партии рабочих и крестьян, что выполните обещание и сделаете то, о чем я попрошу…
Сомов нахмурился, чувствуя за таким вступлением что-то необычное.
— Хорошо, я даю тебе честное слово коммуниста. И надеюсь, что мне не придется об этом пожалеть, — сказал он, глядя исподлобья. — Ну, слушаю тебя, рядовой.
— Спасите жизнь человека, без которого я не могу жить. Отмените смертную казнь, потому что никто не должен расплачиваться за чужие преступления. Тем более женщина… Освободите…
— Постой, не тараторь. За кого просишь? — перебил Кирилла Сомов.
— Ирина Лыкова…
— За врага народа?!! — взорвался Федор. — За члена семьи наших лютых врагов?! Зорин, ты с ума сошел?! Пойми, ты многого не знаешь. Она — Лыкова! Враг! ВРАГ!!! Ты понимаешь?! Неважно, мужчина она или женщина. Лыковы — враги! Убийцы! Словно мутанты какие… словно… — Сомов с трудом подбирал слова. — Не важно!!! Их нужно истреблять! Понимаешь?! Стрелять, как бешеных собак! Душить в зародыше! Давить сапогом! Обламывать ветки! Выжигать корни!
— Она не враг! — неожиданно смело возразил Кирилл. — Она — моя невеста!
— Невеста?! — взревел Федор. — Зорин! Ты с ума сошел!!!
Сомов подскочил к юноше, схватил его за шкирку и притянул к себе.
— Породниться с Анатолием хочешь? Да я тебя собственными руками в порошок сотру, если твой отец не сможет! — в словах замначальника партии слышались железные нотки. — Лично к стенке поставлю, и не посмотрю, чей ты сын! Пока я возглавляю бойцов северной партячейки, предателей среди них не будет, слышишь?!
Кирилл скинул с себя руку Сомова.
— Вы обещали! Вы обещали выполнить все, чего я захочу! Вы дали честное слово коммуниста!
— Нет! ЭТО — никогда! — ответил тот, вне себя от гнева. — Ты даже не понимаешь, что сделал ее отец, ее брат. Они же обманули Лома, его кровь на их руках!
В следующий момент локоть начпартии врезался парню прямо в нос. Брызнула кровь, а цепкие пальцы железным кольцом сомкнулись вокруг запястья Кирилла, заломили кисть внутрь и бросили его на пол. Револьвер, нацеленный на переносицу юноши, чуть подрагивал в руке разъяренного мужчины.
— Давай! Стреляй! Теперь я знаю, чего стоит твое слово!
Опасность стерла колебания, и в глазах Кирилла, налитых слезами боли, Федор не заметил никакого страха. Наоборот, в них было столько чистоты, столько наивной веры в идеалы, которые прививались парню с детства и которые еще не успели рассеяться под ударами жизненных обстоятельств, что заместитель секретаря Северной партячейки отступил, не найдя в себе сил разрушить эту святую убежденность в СЛОВО КОММУНИСТА.
— Ладно, Зорин, — в голосе Федора еще клокотало бешенство, но черная дырка ствола ушла в сторону. — Раз так все поворачивается, ты вынуждаешь меня свое обещание выполнить. Только смотри, держи ее подальше от моих глаз. Если увижу, могу не сдержаться и пристрелить…
Сомов подал юноше руку и помог встать на ноги, а потом молча повернулся и пошел в сторону Красносельской. Несмотря на все пережитое и страшную усталость, у Кирилла будто выросли крылья: он завоевал право жить для лучшей девушки на свете! О большей награде нельзя было и мечтать!
И он зашагал по туннелю ритмичным, скорым шагом; лишь контузия давала о себе знать звонкой легкостью в голове. И в этом абсолютном Ничто, которое не замутняла ни одна мысль, Кирилл вдруг стал различать шепот: сначала тихий, невнятный голос, который потом будто окреп, к нему прибавились еще звуки. Наконец в пустоте черепной коробки зазвучали невнятные слова…
— Федор! — закричал Кирилл, закрывая ладонями уши. — Ты ничего не слышал?
Сомов оглянулся, но останавливаться не стал.
— Пойдем уже, Зорин, — против воли улыбнулся он. — Нас ждут великие дела…
Глава -3
НЕ ПО ПЛАНУ
«А на фуражке на моей серп, и молот, и звезда.
Как это трогательно: серп, и молот, и звезда…»
гр. «Гражданская Оборона», «Все идет по плану»
Подарят новый костыль — и помирать не с руки:
Перекрестить партбилет, уйти в атаку на БАМ.
Пугая немцев рублем, пронзая грудью штыки,
По Елисейским полям да по сосновым гробам.
Комсорги спят на костях, в бараках нет козырей,
И запевала забыл у «Варшавянки» слова.
А на Лубянке орлы — один другого добрей:
Потом, конечно, простят, но расстреляют сперва.
Кому — путевку в Сибирь, кому — на хлеб колбасу.
Мой пионерский значок прожег навылет карман.
Все не по плану. Но так, чтоб невиновных — под суд.
Все не по плану. Но кто нарисовал этот план?
А помнишь, как Ильичу рукоплескала страна?
А помнишь, плыли на юг остатки конницы злой?
И кровью в серой пыли писал Господь имена
Тех, кто под слоем любви скрывал предательства слой.
Пусть бронепоезд молчит, пусть в сердце — холод и мрак.
Но дьявол вычерпал страх и расчехлил пулемет.
Не плачь, родная, по мне. Я — неизвестный дурак.
Мне троекратный салют дороже грамот и льгот.
На Комсомольской-радиальной не раздавалось ни звука. Казалось, вечный покой затопил каждое укрытие, где находился хотя бы один солдат, хотя десятки глаз были устремлены за мраморную арку, впивались в темноту эскалатора и лестниц, обшаривали каждую тень от колонн, а пальцы нервно ерзали на спусковых крючках автоматов. По сравнению с тем адом, что творился здесь несколько минут назад, упавшее безмолвие казалось особенно непроницаемым. И коммунисты, и капиталисты хранили гробовое молчание. Ни с той, ни с другой стороны не доносилось даже стонов, а трупы лишь усиливали смысл словосочетания «мертвая тишина».
Везде, куда доставал взгляд, гранит ступеней был залит кровью бойцов ганзейской штурмовой группы. Изуродованные тела перемешались с оторванными конечностями, стреляными гильзами, оружием и тяжелыми щитами, в каждом из которых виднелось по две-три пробоины. Защитники станции затаились, поджидая врага, но Ганза потеряла достаточно солдат, чтобы не спешить со второй попыткой.
