* * *
— Пана… Папа… — Петр едва дышал, и стоны его были чуть слышны.
Подошедшая медсестра принесла карточку больного, в которой Петр Лыков был назван «прибывший с Красной ветки», и стала проставлять крестики в соответствующих графах, а также подписывать уточнения. «Кожа желтого цвета; температура 41,5 °C; постоянный бред, потоотделение обильное, от воды отказывается, круги под глазами черные», посмотрела внимательно, зачеркнула, задумалась и исправила на «темно-синие»… Потом она убрала блокнот в карман халатика и перевернула компресс, который, впрочем, мало чем помогал: пот градом скатывался на подушку.
Петру казалось, что в его горле разожгли огромный костер. Невыносимая горечь и постоянная изжога делались нестерпимыми. Ужасная, колющая боль снова пронзила тело, отозвавшись под нижним правым ребром. Лыкова вырвало.
— Доктор! Доктор, — произнес недовольный женский голос. — Его опять стошнило.
— Зеленью? — в палате был кто-то еще.
— Да. Зеленью, — пробурчала нянька, грубовато вытирая испачканные губы, нос и шею Лыкова-младшего. — Воды не наберешься стирать за ним. Да еще поди-ка отмой ее, дрянь эту!
— Плохо… — заключил человек профессионально бодрым голосом. — Ну, тут мы и в лучшие времена мало что смогли бы сделать. Вот так-то, Георгий: еще час-полтора и койко-место этого пациента будет свободным…
— Заключим пари? — к разговору присоединился еще один голос.
— Твой прогноз?
Намечавшийся спор нисколько не радовал Петра; да он, пожалуй, и не осознавал, что является его предметом. «Скорей бы все это кончилось… скорей… кончилось… — билась лихорадочная мысль. — Боже, как же больно… Папа!»
— Такой молоденький… И где тебя так, красавчик? — сестра ласково прикоснулась к мокрым волосам коммуниста, легонько провела по ним рукой.
— Молодой парень. Сильный. Двадцать четыре часа как минимум. И твои двадцать пулек, Михал Иваныч, перекочуют ко мне в карман. Согласен?
— Давай!
Мужчины скрепили договор крепким рукопожатием.
— Нюра, хватит там больного причесывать! Иди-ка сюда, разбей!
Прохладные пальцы оторвались от потного лба Лыкова-младшего. Женщина направилась к врачам.
— И чтоб без мухляжа! — предупредил младший из говоривших. — Скальпелечком не тыкать, кровь не пускать…
— Ну, Жора, обижаешь! Что ж, я не врач? Все-таки Клятву Гиппократа давал. «Не навреди», помнишь?..
— Помнишь…
Голоса начали отдаляться. Петр проваливался в вязкий туман. Сознание угасало, унося с собой и боль, и память, и ясность чувств: закладывало уши, зашторивало глаза, замыкало рот.
— Не хочу… умирать… папа…
Однако последних слов юноши никто не услышал. Доктора покинули помещение секунд тридцать назад. Их шаги, твердые, сильные у одного, и шаркающие у другого, отчетливо слышались в конце коридора. Нянечка ушла отстирывать зеленую слизь с полотенец, а сестричку Нюру позвали из другой комнаты. В палате царила страшная духота, но Петр Лыков этого уже не ощущал…
* * *
Неожиданно включенная рация подала признаки жизни. То ли конец слова, то ли просто странный звук. Семен перещелкнул обратно на предыдущий канал. Ничего. Пусто. Тишина. Или все-таки нет? Что-то заставило палец замереть на кнопке переключателя. Вроде самый обычный белый шум. Однако не совсем. Тональность шипения стала иной. Не замедлило зародиться очень паршивое предчувствие. В мире, пережившем атомную войну, любые изменения привычного положения вещей не сулили людям ничего хорошего.
Вот уже в перерывах между треском статики на самой грани слышимости появился едва уловимый шепот. Во всяком случае, разум воспринял загадочный звук именно как неразборчивое шептание. Слова, — если это были слова, — сливались в монотонное бормотание. Дозорный почувствовал, как ледяной холод прошелся по позвоночнику. Живой человек, даже сойдя с ума, не способен так говорить!
Вдруг голос раздвоился. Теперь уже двое шепчущих в унисон вторили друг другу. Через несколько секунд добавился третий. Потом еще один, и еще. Голоса не просто увеличивались в количестве, они звучали все громче. Побледневший мужчина с ужасом уставился на рацию. Нажать кнопку и выключить не получилось: пальцы как будто вросли в пластик. Потусторонний сигнал превратился из тихого шепота в отчетливую литургию многоголосого хора. Однако в звучавшем из динамика по-прежнему отсутствовал смысл. Мозг постового вполне успешно складывал звуки в слова, а из тех, в свою очередь, составлял целые предложения, но отказывался понимать услышанное. Голоса твердили абсолютную бессмыслицу, словно души умерших пытались говорить на своих мертвых языках.
Дозорного затрясло от страха. Набухшие капли холодного пота стекали по бледной шее. С каждой секундой хор терял монолитность. Один за другим, голоса ломали общий строй и начинали бубнить в собственном ритме. Единый поток разбился на тысячи отголосков, как будто все заживо сгоревшие в ядерном пламени теперь пытались докричаться до живых из глубин забвения. И каждый из мертвецов истово молился за спасение собственной души, а может, яростно проклинал выживших.
Трясущийся от ужаса человек уже не замечал, что помехи пропали. Словно не было радиационного фона, а статическое электричество куда-то исчезло из атмосферы. Динамик рации звучал чисто и ясно, как будто источник мистического сигнала находился прямо за дверью. Внезапно голоса пропали. Хор мертвецов оборвался на полуслове. На несколько томительных секунд в комнате воцарилась абсолютная тишина. Из-за своей пустоты она казалась страшнее, чем загробные голоса. Когда человеку начало казаться, что он просто-напросто оглох, рация снова ожила. На этот раз из динамика раздалось медленное и тяжелое дыхание. Создалось впечатление, что на другом конце радиоволны в микрофон передатчика дышит чудовищный монстр. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох.
Грудь дозорного начала колебаться в такт жутким звукам. Неведомое отродье даже на расстоянии запросто подчиняло человеческую волю. Мертвецы оказались лишь свитой, а теперь на сцену вышел сам Хозяин. Дозорный почти физически ощущал присутствие чудовища, настолько ужасного и противоестественного, что самим фактом своего существования оно опровергало все известные законы генетики и эволюции. Не нуждаясь в глазах, зверь смотрел сквозь бетон и металл на скорчившуюся фигуру в респираторе. Каждым сантиметром кожи, каждым синапсом в мозгу дозорный ощущал этот нечеловеческий взгляд из радиоактивных руин мертвого мегаполиса. Первобытный ужас добычи перед хищником парализовал каждую мышцу. Спина вросла в стену, а ноги словно замуровали в бетонный пол. Человек превратился в куклу, которую внимательно разглядывало нечто неведомое…
Тяжелое дыхание жуткого монстра прервалось хрустом пластмассы, оборвавшим паранормальный звук, который просто исчез, словно его и не было вовсе. Жуткий взгляд кошмарного создания точно так же развеялся в считанные секунды. Семен полубезумным взором окинул грязные стены тесной комнаты, еще не веря нежданному спасению. Паралич отпустил мышцы. Дозорный растерянно пошевелил конечностями, чтоб убедиться в реальности обретенной свободы. Правая рука напомнила о себе резкой болью. В сжатой ладони находилась раздавленная рация. Куски пластмассы и текстолита врезались в кожу, между крепко сжатыми пальцами сочилась кровь. Порезы оказались глубокими, и на полу быстро натекла целая лужица. В свете пламени кровь выглядела черной, как машинное масло. Обломки микросхем и провода, торчавшие из сжатого кулака, усиливали сходство раненой руки с поврежденным механизм. Зрелище напоминало кадры из научно-фантастического фильма про киборгов.
