Вдоль изогнутой стены расположилось несколько сундуков в половину человеческого роста. Из одного такого Кольва достала жидкость, которой поила Кэшела. Сундуки, как и вся прочая мебель, были сделаны из бронзы с выгравированными сценами лесной жизни. В особняках Вэллиса Кэшел видел гобелены и деревянную резьбу со сценами охоты, но в узорах Ландура птицы и животные жили своей обычной жизнью. Причем она была далека от идиллии.
Кэшел, как любой сельский житель, знал: в природе идет постоянная борьба. Тут ласка в прыжке настигает зайчонка, там черная змея изогнулась над гнездышком жаворонка, а сами птички с криками вьются над рептилией. Это была жизнь с ее естественной жестокостью, столь отличной от той, что вершится в людских делах.
Посреди высокой комнаты медленно вращались по кругу металлические шарики, центром их вращения являлся сияющий золотой шар, расположенный посередине. В неверном освещении Кэшел затруднялся сосчитать маленькие шарики, но всяко их было не меньше дюжины. Они кружились сами по себе; во всяком случае, Кэшел не разглядел никакого подвоха.
Внезапно зрение у него затуманилось, и Кэшел поднял руку протереть глаза. Хрустальный бокал звякнул, упав на пол. Кэшел забыл, что держал его в руке. Не разбил ли?
Приступ головокружения прошел. Кэшел поднялся на ноги, опираясь на посох.
– Боюсь, что я устал, – пробасил он. – Не найдется ли у вас какого-нибудь сарая, где можно передохнуть?
Перед этим Кольва сидела, прижимаясь к юноше. Она мягко извернулась, когда его плечи внезапно перестали быть поддержкой. Поднявшись на ноги с грацией колеблющегося тумана, Кольва проговорила:
– Нет, Кэшел, ты будешь спать в постели моего мужа. Он сам бы пожелал этого для героя, спасшего меня.
– Да меня вполне устроит голый пол! – пробормотал Кэшел. Но он чувствовал себя слишком уставшим, чтобы вести споры. Женщина взяла его за руку и повела к изгибу лестницы. Кончики ее пальцев, казалось, намертво приклеились к запястью Кэшела.
Поднимаясь по ступенькам, Кэшел задевал стену правым плечом, поэтому переложил посох в левую руку. Кольва метнулась в сторону, выпустив его левую руку и тут же подхватив справа.
Она шла впереди, потому что ширина лестницы не позволяла подниматься вдвоем. На Кэшела снова накатило головокружение, и он моргнул, прогоняя его. Юноша не боялся упасть: в своей жизни ему доводилось перебираться через реки и овраги настолько усталым, что он не разбирал, день стоит или ночь. Рецепт прост: надо идти не останавливаясь – переставлять ноги, даже когда голова гудит от усталости.
Пальцы Кольвы ощущались как браслет из тлеющих угольков. Кэшел пытался понять: то ли его вымотала схватка, то ли причину следует искать в кристальной согревающей жидкости из графина.
Наконец они достигли вершины лестницы. Нога Кэшела замерла в воздухе в поисках очередной ступеньки и, не найдя ее, опустилась на пол верхних покоев. Юноша старался сфокусировать взгляд. Он стоял с открытыми глазами, но ничего не видел вокруг.
Посох звонко ударил о пол, вызвав эхо. Кольва отпрыгнула, испугавшись алых искр, которые окованный наконечник выбил из каменного пола.
Над головой сияло ночное небо.
– А где же потолок? – спросил Кэшел, но, услышав эхо, понял, что смотрит на свод купола с мерцающими точками, а не на реальный небосвод.
Пока Кэшел изумленно рассматривал привычные созвездия, падающая звезда прочертила лилово-черное небо и исчезла. Или это у него в глазах мелькает от усталости?
– Здесь ты будешь спать, Кэшел, – промурлыкала Кольва теплым, медовым голоском. – Кровать принадлежит Ландуру, но на сегодня она твоя.
Единственной мебелью в комнате служила металлическая кровать, сильно смахивающая на диван в нижнем помещении. Тонкая бронза своей упругостью напоминала ложе из ивовых прутьев. Ни одеял, ни простыней Кэшел не разглядел.
В одном конце кровати возвышался литой подголовник в виде подковы. Лежа на этой кровати, можно было созерцать ночное небо, а ноги вытягивались к плоской части здания, где находился южный горизонт.
– Я не могу занять вашу кровать, – пытался возражать Кэшел. Он испытывал сильнейшее желание свернуться калачиком на каменном полу. Дома, в Барке, он привык спать на кухне мельничного домика, уступив комнату наверху сестренке Илне.
– Я уже говорила, Кэшел, – повторила женщина, – Это не моя кровать, а Ландура… и сегодня она твоя, мой спаситель.
– Я не… – снова пробормотал Кэшел, но Кольва решительно повела его к ложу. Юноша чувствовал себя настолько уставшим, что безропотно последовал за ней. Он сел, услышав скрежет бронзовых ножек – будто лесные насекомые скребутся.
Кольва положила руку, затем обе, на лоб юноши и мягко нажала. Через миг он уже лежал на спине. Он еще успел удивиться, отчего это кровать оказалась тесной для них двоих, но уснул раньше, чем коснулся головой металлической подушки.
* * *
Ему снился сон. Он видел себя статуей, лежащей на бесплодной земле. Человек, которого он убил перед бронзовыми воротами, возвышался над ним (он превратился в форменного великана) и громко бранился. Слов Кэшел не разбирал. Возможно, их и не было – просто сердитый рокот…
Вокруг вопящего гиганта прыгал и увивался бесенок из багрового света. Лицо его казалось составленным из осколков стекла. Иногда он подскакивал к Кэшелу, строя ему рожи и разражаясь скрипучим смехом. Затем, метнувшись яркой вспышкой, снова уносился прочь. Затем в какой-то момент он взял и исчез, словно был простым бликом света.
Луна поднималась. Ее холодный свет просачивался сквозь гиганта и танцующего демоненка, размывая их цвет. Гигант яростно потряс кулаком, но плоть его истончилась, стала прозрачной, затем и кости растворились среди теней.
Фигуры исчезли. Луна взбиралась все выше над безмолвной равниной.
Воздух обжигал холодом. Лунный диск приобретал человеческие черты, превращаясь в улыбающееся женское лицо.
Кэшел знал эту женщину, но имени вспомнить не мог.
Он был упавшей статуей, и он замерзал.
Из тьмы вынырнул крылатый череп, выбивая дробь зубами. Он клюнул Кэшела и умчался прочь… улетел, исчез. Осталось только обжигающее ощущение там, где прикоснулись его зубы, словно они были из ледяного железа.
Затем появились новые черепа. Крылья их шелестели, зубы клацали – юноша слышал, но не видел их больше. Они кусали и исчезали, всякий раз унося кусочек жизни Кэшела. Он пытался отогнать их, но руки не двигались.
Луна рассмеялась перезвоном серебряных колокольчиков. В ее миловидных женских чертах проглядывала жадность… жадность и ликование. Когда улыбка стала шире, Кэшел разглядел острые зубки.
Он содрогнулся. Его каменные конечности казались совсем застывшими – холоднее, чем звездный пепел. Но, так или иначе, он не позволит этой твари смеяться над собой. Юноша рванулся вперед, чувствуя, как тело разлетается на куски от усилия сдвинуться. Пальцы его аж свело судорогой, так хотелось ему сдавить это смеющееся, бестелесное лицо.
