— Я бачу, што вы з добрыми думкамі сюды прыйшлі, але не ведаю, прынясеце вы нам гора, чы радасць. Між тым з вамі прыйшла надзея, а яна — рэдкая госця ў нашых лагерах.
[7]
В этот раз ни Дехтер, ни Расанов не поняли, о чем им толкует старый партизан, и хотели было обратиться за переводом к Батуре, но Талаш неожиданно пригнулся. Приблизив свою голову к изуродованному лицу Дехтера и снова посмотрев ему прямо в глаза, он произнес гортанным голосом, от которого мурашки пошли по коже, на русском языке и почти без акцента:
— Я старый человек, мне мало осталось, и я уже ничего в этой жизни не жду, ничего не боюсь, да уже и ничем не могу помочь своему народу. Но ты, командир, принес на нашу станцию надежду и уже не имеешь права просто так уйти. Лагеря этого не перенесут. Ты вряд ли выберешься живым из Муоса, но ты — солдат и готов к смерти. Поклянись пред мной и пред Богом, что ты сделаешь все, на что способен, чтобы защитить мой народ. Или просто тихо и незаметно уйди с нашей станции прямо сейчас.
Дехтер был уверен, что никогда и никто, кроме его командиров, не сможет заставить его что-либо сделать. Если б ему раньше сказали, что он подчинится дряхлому старику, с которым знаком полчаса, он бы просто рассмеялся. Но эти слова умирающего старца, наполненные отчаянием, страданием и болью за свой народ, эти мудрые видящие насквозь глаза, с мольбой уставившиеся на него, не дали ему сказать «нет» или соврать. Поколебавшись, он честно ответил:
— Да, батя, я сделаю для твоего народа все, что смогу.
Дед Талаш положил трясущуюся руку на лежащую на столе ручищу Дехтера и тихо произнес:
— Я вижу, солдат, что ты не врешь. Да поможет тебе Бог.
У Расанова, который в отличие от Дехтера не задумываясь дал бы любую клятву, дед Талаш ни разу ничего не спросил. Еще немного посидев, он обратился к Степану:
— Ну, Сцепа, далей без мяне.
[8]
Сказав это, старик, так и не притронувшись к еде и стакану, стал подыматься. Степан помог ему выйти из помещения, после чего вернулся к гостям. На их вопросы он рассказал, что дед Талаш до Последней Мировой жил в забытой деревне на Полесье. Приехал в Минск на крестины внука. Удар застал его в поезде метро.
Когда американцы захватили станции партизан, он уже находился в верхнем лагере, куда пошел по возрасту. Талаш организовал смелую операцию против оккупантов и возглавил освободительное движение, которое имело успех. После этого старик стал непререкаемым авторитетом у партизан.
* * *
Вечером в нижнем лагере Пролетарской организовали праздник в честь гостей. Было веселее, чем на голодном Тракторном. Люди вели себя свободнее и засыпали москвичей расспросами «…а как у вас?». Мужская часть населения решила для себя, что уновцы прибыли с освободительной миссией, и многие просились в отряд. Незамужние женщины видели в гостях завидных женихов и всеми силами пыталась привлечь их внимание. Однако свободными здесь, по меркам москвичей, были только дети да многодетные вдовы, поэтому бойцы на откровенные предложения пролетарок отвечали крайне сдержанно.
Наконец гостей отвели в отведенные им квартиры, которые пролетарии гостеприимно освободили по распоряжению своего руководства. Радист должен был ночевать в хижине на третьем этаже, под самым сводом станции, с двумя бойцами из московского отряда. Он уже лег на топчан, когда в дверь постучали. Местная девочка с серьезным видом и смеющимися глазами спросила:
— Кто у вас тут в радиво разбирается?
Радист недоуменно ответил:
— Ну я…
— Вас просят подойти к начальству, хотят с вами посоветоваться.
Радист вышел и проследовал за девчонкой.
Когда он проходил мимо одной из хижин, из дверного проема неожиданно выпорхнула худая рука и, схватив его за локоть, потянула внутрь. Рука принадлежала Светлане. Игорь начал объяснять, что его ведут для консультации, на что девушка рассмеялась:
— Не сердись, это я за тобой послала. Больше всех твои познания здесь интересуют меня.
— Зачем?.. И где Купчиха? Разве вы не вместе ночуете?
— У нее здесь парень, она у него останется. А мне одной скучно. Так хочется с тобой поговорить… Может, побольше узнаю… о радио… — Светлана лукаво улыбнулась и поцеловала его, нежно обняв за шею. Затем отстранилась от оторопевшего Радиста и тихо, глядя в глаза и совсем затуманивая ему голову, произнесла: — Да ты не бойся меня…
…Они лежали под старым одеялом, прижавшись друг к другу. Светлана, шепча на ухо, рассказывала свою историю:
— Мой отец погиб, когда я была еще маленькой, он стоял в дозоре, и на станцию ворвался змей…
— Кто?
— Ну такой червь длиной метров тридцать и толщиной с метр. Они роют норы. Питаются всем живым. Ужасная смерть… Мать не выдержала — ей все это снилось без конца, и в результате она сошла с ума. Таких у нас не держат. Ее раньше срока отправили в верхний лагерь. Сейчас она уже умерла. А мы с братом осталась на попечении сообщества. Когда мне было девять, а ему семь, на лагерь напали дикие диггеры. Они забрали много детей из приюта, меня и брата тоже. Нас тащили в темноте по каким-то норам, туннелям, переходам. Я пыталась вырваться — меня за это сильно били и, кажется, делали со мной еще что-то. Не хочу об этом вспоминать… Меня потом нашли в туннеле, ведущем к станции. Одному Богу известно, как я там оказалась. Вряд ли убежала сама. Может, светлые диггеры отбили и направили к дому… А брат мой, Юрка, так и не вернулся…
Меня увезли с обозом в больницу Центра. Долго лечили, только… — Светлана как будто задумалась, стоит ли об этом говорить, — только детей у меня никогда не будет.
В Центре я получила хорошее образование, должность моя мне очень нравится. Жаль, права на долгую жизнь она не дает… Ты, Игорь, не думай, что я жалуюсь. Просто не с кем мне здесь поговорить, а иногда так тоскливо. У меня был муж, Саша, ходил с обозом. Сам видишь, какие они все разговорчивые. Видела я его редко — то он в походах, то я в командировках. А мне уже скоро в Верхний Лагерь идти. Жизнь, оказывается, такая короткая… То, что мы сегодня с тобой вместе, — ничего не значит. Ты можешь больше ко мне не подходить и даже не смотреть в мою сторону. Я не обижусь.
Игорь прижимал к себе девушку и от жалости, бессилия изменить что-либо, кусал себе губы. А потом сказал:
— Я тебя не отдам в верхний лагерь.
— Глупенький… Если б это было возможно… Но все равно спасибо… Спасибо тебе за то, что ты пришел в наше метро, спасибо за эту ночь и за эти слова…
* * *
Пролетарская добавила к обозу одну велодрезину со своим товаром и отряд в пятнадцать ходоков. Степан Дубчук, прощаясь с Дехтером и Расановым, сказал:
