Обычная халтура, предназначенная занять мозги, которые иначе могли бы ненароком задуматься о чем-нибудь более серьезном. Тем не менее Рейвен буквально прилип к экрану. И когда наконец злодея одолели, добро восторжествовало среди мягкого света и падающих сверху розовых лепестков, а символический ботинок растоптал символическую сороконожку, он вздохнул, словно пресытившись, и направился на поиски Кэйдера.
Человек, открывший дверь, не был мутантом и больше всего напоминал проигравшего боксера. Сломанный нос, расплющенные уши, одет в серый свитер.
— Кэйдер дома?
— Не знаю, — солгал боксер. — Пойду взгляну. — Маленькие запавшие глазки внимательно разглядывали гостя. — Кто его спрашивает?
— Дэвид Рейвен.
Телохранитель потащился по коридору, постоянно повторяя про себя имя, словно сцепившись с ним в клинче. Наверное, если бы он его не повторял, оно тут же выскочило бы у него из головы. Вскоре он вернулся.
— Сказал, что примет вас.
На полусогнутых ногах, помахивая руками, болтавшимися где-то возле колен, охранник проводил гостя в глубину дома и грубым голосом объявил:
— Мистер Рейвен! — После чего вразвалку удалился.
Это была та же комната, с тем же столом, но уже без шкатулок и ларчиков. Когда Рейвен вошел, Кэйдер встал, заколебался — протягивать ли руку, и, наконец, ограничился тем, что показал на кресло.
Рейвен сел, вытянул ноги прямо перед собой и улыбнулся.
— Итак, старина Сэмми своего добился. Это был его звездный час.
— Да, дело прекратили, с оплатой судебных издержек. Это обошлось мне в сто кредиток. Дешево отделался! — Грубые черты Кэйдера дрогнули, когда он добавил: — Старый судейский шут не преминул сказать, что даже ваше показание не спасет меня, если я еще раз злоупотреблю общественным каналом связи.
— Может быть, его огорчил тот театр, что устроил Сэмми? — предположил Рейвен. — Ну да ладно. Хорошо то, что хорошо кончается.
— Да. — Подавшись вперед, Кэйдер напряженно посмотрел на него. — И теперь вы пришли получить должок?
— В общем, верно, но грубовато, — заметил Рейвен. — Скажем, я пришел повлиять на вас.
Выдвинув ящик стола, Кэйдер угрюмо спросил:
— Сколько?
— Сколько чего?
— Денег.
— Денег? — как эхо повторил Рейвен. Он взглянул на потолок, и лицо его скривилось как от боли. — Причем тут деньги?
Кэйдер резко задвинул ящик.
— Если ни при чем, тогда извольте объяснить, почему вы сперва сунули меня в дерьмо, а теперь из него вытаскиваете?
— Тогда было одно время, теперь другое.
— В чем же разница?
— Тогда был конфликт, вы представляли угрозу, ее следовало устранить. Сейчас все хлопоты позади или почти позади, и нужда держать вас на цепи отпала.
— Стало быть, вы знаете, что война закончена?
— Конечно. А у вас есть предписание на этот счет?
— Увы, да, — с кислой миной произнес Кэйдер. — И мне это не по душе. — Он бессильно развел руками. — Я с вами откровенен. Да иначе и нельзя с тем, кто читает мысли, когда захочет. Меня не тревожит этот внезапный развал, все равно я не могу ничего поделать. Все наше движение превратилось в груду обломков…
— И это к лучшему. Потому что вы сражались не за самоуправление. Тайную авторитарную диктатуру при всем желании нельзя назвать автономией.
— Волленкотт был прирожденным лидером, но стать диктатором у него кишка тонка!
— Ему и не нужны кишки, — сказал Рейвен. — Кишечными делами занимался Торстерн.
Кэйдер удивленно поднял брови.
— Причем тут Торстерн?
— Вы о нем знаете?
— Как и любой венерианин. Он — один из семи самых могущественных людей планеты.
— Первый из семи, — поправил Рейвен. — И он решил, что сможет прибрать к рукам всю планету. Волленкотт принадлежал ему душой и телом, пока недавно мы не предоставили ему свободу.
— Предоставили свободу? Вы хотите сказать, что?.. — Кэйдер о чем-то задумался, хмурясь и барабаня пальцами по столу, и наконец прорычал:
— Такое могло произойти. Я лично никогда с Торстерном не встречался. Говорят, он — человек сильный и честолюбивый. Если Волленкотт и таскал для кого-то каштаны из огня, то — да, скорее всего именно для Торстерна. — Он снова нахмурился. — Но я никогда его не подозревал. Замаскировался он хорошо.
— Да.
— Боже мой, Торстерн! — Кэйдер посмотрел на гостя. — Зачем же он избавился от Волленкотта?
— Нам удалось убедить Торстерна прекратить кровопускания Земле и заняться легальным бизнесом. И Волленкотт, до сей поры кадр весьма ценный, тотчас стал помехой. Ну а от помех Торстерн избавляться привык.
— Не могу поверить! — с негодованием произнес Кэйдер. — Но приходится. Все складывается одно к одному.
— Ваш ум подсказывает мне, — подчеркнул Рейвен, — что сепаратистское подполье распалось на группировки, и вы боитесь, что найдутся люди, которые попытаются задобрить власти, выдав остальных. Вы считаете, что слишком многие знают лишнее, то, что им знать не нужно…
— Я ставлю на остальных, — мрачно сказал Кэйдер. — Предательство — это игра, в которой можно поставить на любую сторону. На моей совести меньше грехов, чем у некоторых.
— Гипнотизер Стин на вашей совести?
— Стин? — Кэйдер откачнулся в кресле. — Я его и пальцем не трогал. Он улетел с Земли на «Звездном Духе» через пару дней после вашего отлета на «Фантоме». — Он значительно посмотрел на собеседника. — Как раз когда у меня появилось свободное время поразмышлять о судьбах мира, помните?
Рейвен без всякого сочувствия кивнул:
— Помню.
— Больше я о нем не слышал.
— Он умер. Медленной смертью.
— Это сделал Халлер! — с внезапной энергией воскликнул Кэйдер.
— Неверно по двум причинам. Халлер умер, можно сказать, «по собственному желанию». Кроме того, он умер быстро.
— Какая разница? Что один, что другой — покойники.
— Разница не в их конечном состоянии, — серьезно и веско сказал Рейвен, — но в скорости их перехода в это состояние. Как-то раз вы выказали забавное желание похоронить меня внутри моего скелета. Если бы вы сделали это с достойной быстротой, я, наверное, прошел бы сей путь, искрясь весельем. — Он весело рассмеялся. — Но если бы вы неоправданно замедлили процесс, я бы возмутился.
Кэйдер захлопал глазами:
— Это самое безумное рассуждение, которое я когда-либо слышал!
— Безумна вся троица наших миров, — ответил Рейвен.
— О, да, я знаю, но…
