— Я тоже знаю многих, — скептически заметил Игорь. — Да и не только я.
— Многих, но не всех. В бухгалтерии Аркадия есть конкретика: кто чем заведует, чьи разрешения требуются, чьи визы стоят. Подписи, наконец. Если планируются не просто бандитские налеты, а нечто большее, — это ценная информация.
— Чтобы такое использовать, нужна серьезная организация, — заметил Вербовски. — С ресурсами и, главное, целями. Нужна структура, нужен командир.
— Ага, Маршал, — невесело улыбнулся я.
* * *
Толпа кипела. Если бы не двойная цепь солдат, она бы снесла заграждения и трибуну. Что делать дальше, толпа не знала. Она пробовала выжить самостоятельно, не преуспела и стала частью коммуны. Она требовала от других помощи, и она ее получила. В обмен на еду, кров и безопасность толпа согласилась вести себя тихо и кое-как выполнять нехитрые общественные обязанности.
Сегодня перемирие закончилось. Впервые со дня основания коммуны администрация заявила о сокращении пайков.
Сокращение — совсем небольшое — стало последней каплей, катализатором, воспламенившим прежние обиды. «Почему Васе, а не мне выдали двухкомнатную квартиру в центре?», «Почему щегла Петю, а не меня кормят по категории Б?», «Почему рабочая смена Юли длится шесть часов, а моя девять?» И плевать, что Вася переехал в центр с Металлурга, а его новая квартира в двух минутах ходьбы от мастерской, где Вася вкалывает с утра до вечера. Плевать, что Петя дважды ранен во время ночного патрулирования. Плевать, что Юля после шестичасовой смены еще четверть суток часов работает воспитательницей в детском саду. Главное: почему кто-то имеет право жить лучше, чем они — некогда успешные офисные сотрудники, работники умственного труда, владельцы папиных БМВ и подаренных на совершеннолетие квартир.
Анабиоз перевернул привычный мир с ног на голову, но понимание жизни у граждан осталось прежним. Только раньше борьба шла за ежеквартальные премии и теплые бюджетные места, а теперь — за лишние граммы уцелевшей тушенки и десяток заплесневелых сухариков.
Толпа не желала слушать о сложности положения, о необходимости экономить продукты в преддверии зимы, об увеличении численности коммуны, вынудившей сократить размер пайка. Ее не интересовали успехи: с горем пополам реанимированные заводские цеха и запущенные станки, поставленные на колеса грузовики и первый запуск котельной с обещанием обогреть зимой до двух десятков домов. Единственное, что сдерживало толпу, — три десятка солдат в бронежилетах и с автоматами. А еще тупое рыло БТР, как бы невзначай развернувшееся пулеметом в сторону митингующих.
Неизвестно, чем бы все закончилось — люди в таком состоянии пострашнее обдолбанной гопоты, — но к концу выступления зарядил дождь. Холодный октябрьский дождь, крупный, косой от бьющего порывами ветра.
Толпа начала разваливаться. Конечно, остались те, кого дождем не запугать, но таких оказалось мало. Остальные предпочли стихийному митингу крышу над головой. Обсуждать и возмущаться злобной сущностью руководства комфортнее в помещении, а не под открытым неприветливым небом. За несколько минут толпа поредела на порядок. Вспыхнувший было конфликт угас сам собой.
Надо отдать должное Коршунову, он выстоял под дождем еще с четверть часа, отвечая на вопросы, и лишь потом объявил общее собрание законченным. Оставшиеся горожане повозмущались для приличия, но понемногу дождь охладил даже самые горячие головы. Вскоре площадь опустела, и только тогда хмурый немолодой мужчина с погонами подполковника приказал снять оцепление. Остался лишь бронетранспортер — символ безопасности, символ порядка, понемногу превращающийся в символ власти.
— В следующий раз надо оцепление усилить, — по-свойски сказал Игорь. — Слишком мало солдат. Если эти ломанутся, взвод их не остановит.
— Где людей найдешь? — с изрядным сарказмом поинтересовался Вербовски.
— Да хоть где, — отмахнулся Игорь. — Ополчение, добровольцы, дружинники — кто угодно. Надо же что-то делать. Сдается мне, непопулярных решений будет все больше.
— Оцепление тут не поможет, — наставительно сказал Сан Саныч. — Надо завязывать с этими сборищами. Вначале они работали на укрепление власти. Людям нужна была поддержка, хоть какая-то информация, уверенность в завтрашнем дне. Но сейчас — слишком опасно. Коршунов играет с огнем.
— Да ладно, — скептически отозвался Игорь. — Толпа толпой, но не конченые же они дебилы. Полсотни солдат, второй броник подогнать. Не полезут же на пулеметы?
— Толпу легко завести, — ответил Сан Саныч. — Несколько нужных людей внутри, несколько фраз, пара камней, вовремя брошенный призыв — и толпу уже не остановить ни военной формой, ни стрельбой в воздух. Разве что и впрямь пулеметами.
— Ребята, у вас все в порядке? — Я с изумлением посмотрел не столько на Игоря, сколько на Сан Саныча. — Это вообще-то люди. Среди них есть наши друзья и знакомые. Вы сейчас рассуждаете о том, как правильно расстреливать их из пулеметов?
Я ожидал увидеть на их лицах смятение или хотя бы смущение, но Игорь только посмотрел на меня исподлобья. Хорошо знакомый взгляд, означавший: «я понял, что ты говоришь, но остаюсь при своем мнении». Прочитать, что творится на душе у Сан Саныча, было сложнее. Охранник что-то неразборчиво буркнул и отошел от окна.
— Пойдемте, — без энтузиазма сказал он. — Опаздываем.
Игорь кивнул, вытащил из чехла зонт и первым пошел по лестнице вниз. Сан Саныч последовал за ним. Вербовски хлопнул меня по плечу, как мне показалось, одобрительно. Слава богу, хоть кто-то в этом мире не сошел с ума.
Дождь и не думал стихать. Когда мы пересекли площадь, в ботинках хлюпало. Джинсы до колен промокли насквозь. Сушиться было некогда. Коршунов назначил встречу на полпервого, на часах было двадцать восемь минут.
Охрана проверила наши пропуска, секретарша — записи, и ровно в назначенный срок мы вошли в кабинет самопровозглашенного главы коммуны.
* * *
Кабинет почти не изменился. Я бывал здесь однажды, в бесконечно далеком две тысячи первом. В тот год я занял второе место на чемпионате России по кадетам, и меня включили в состав делегации талантливых подростков. Мэр лично пожал нам руки, раздал грамоты и подарки, пожелал дальнейших успехов. С успехами как-то не вышло, а вот кабинет запомнился. Нынешнее его воплощение почти не отличалось от предыдущего. Словно не прошло сорок с лишним лет — сумасшедший, если подумать, срок.
Несмотря на синяки под глазами, Коршунов держался бодрячком. Нам принесли настоящий молотый кофе и колотый белый шоколад. Кофе в разряд деликатесов пока не попал, а вот за шоколад можно было выторговать что угодно. Ну, кроме оружия. Я взял фарфоровую чашку с ароматным напитком и в который раз подумал, как все-таки хорошо, что я не гурман, не сладкоежка и не любитель алкоголя и сигарет. Тридцатилетняя отключка насильственным путем избавляла людей от вредных привычек. Запасы из разграбленных в первые недели магазинов и складов подходили к концу. Хуже всего приходилось курильщикам: время и наводнение практически полностью уничтожили запасы табака.
