Такая резкая перемена была непонятна, а потом от общих друзей он узнал, что Катька выходит замуж. Про жениха тоже рассказали, — ему было тридцать пять, он был чудовищно богат и так же нахален.
После таких новостей Сашка уже не сдержался и пошел к девушке домой. Видит бог, он не пытался вернуть то, что было, это было невозможно после Катькиного поступка. Просто очень хотелось понять — зачем? Тогда разговор не получился. На вопрос «Почему?» девушка принялась что-то плести про жизненный опыт и житейскую мудрость своего избранника. А спустя минуту тот появился и сам, вместе с двумя приятелями и, перекрывая Катькины протесты, предложил разобраться в сложности ситуации на свежем воздухе. На свежем воздухе Сашке объяснили, чтоб отвалил, а для лучшего понимания попытались здесь же и навалять. И совершили большую ошибку, последствием которой стал перенос свадьбы на две недели, ввиду плохого физического состояния жениха и двух его свидетелей.
Считаете Сашку простаком, не сумевшим определить, что за женщину он встретил? Ну и напрасно. К сожалению, в жизни иногда встречаются люди, для которых деньги значат больше, чем все остальное, и в двадцать лет не каждому из нас жизненный опыт позволяет выделять таких из общей массы.
После этого Катьку он не видел, а дальнейшее Сашкино состояние очень хорошо охарактеризовал один из его друзей: «Сердце вырвали, а в место него нагадили». Парень не находил себе покоя, стараясь всячески отвлечься и не вспоминать. Годилось всё: сначала гонял себя до полуобморочного состояния на тренировках, потом порывался начать пить, но организм не принял, перепробовал всевозможный экстрим и, наконец, поругавшись с друзьями, связался с Эдиком, и это при том, что до этого на дух его не переносил.
Эдик-то и притащил Сашку к скинхедам. До недавнего времени все было неплохо, идеи нацизма, русская исключительность, тренировки и военные игры, однако за последние две недели произошли события, после которых в голове парня начала зреть решимость порвать со скинами.
Первой каплей стала та драка, когда они ввосьмером погнали двух африканских студентов. «Баклажаны» драпали через дворы, и в подворотне один из них, запнувшись, упал. Приятель остановился, чтобы помочь, и когда они наконец поднялись, были окружены восьмью бритоголовыми.
Видимо, в этот момент Сашка впервые и понял, что находится не с теми, и зашел уже слишком далеко в своем желании забыть Катьку. Одно дело — биться стенка на стенку или махать кулаками один на один против здорового мужика (можно сразу против двух мужиков) и совсем другое — ввосьмером лупить двоих.
Короче, когда скины бросились метелить черных, Александр в этом участвовать отказался. А потом, когда старший группы Лысый попытался его заставить, начал драку с ним, переключив тем самым все внимание с негров на себя.
В общем, благодаря стараниям Сашки негры отделались очень легко.
В тур Сашка, как и его приятели, попал не по собственной воле. Это были последствия драки с азербайджанцами, случившейся у их группировки около двух месяцев назад. Драка переросла в настоящее побоище, когда на дерущихся обрушился ОПОН. Сашка, Эдик и Серега глазом моргнуть не успели, как оказались в КПЗ. А еще через месяц их осудили и, принимая во внимание национальную направленность преступления, приговорили к принудительному участию в туре «Сквозь тьму времен».
Но Эдик и здесь не успокоился: «Посмотрим на Третий рейх изнутри», — как сейчас помнил Сашка его слова, произнесенные им после суда.
Посмотрели, блин! Видимо, потому что смотреть приходится все больше из-за колючей проволоки, идеи нацизма нравились все меньше и меньше.
Но самое неприятное было, видимо, еще впереди.
Свою ошибку Сашка понял, когда вышел из вагона на солнечный свет, и заключалась она в форме (вернее сказать, в обносках, когда-то бывших формой). В темноте вагона парень не разглядел, что надевает не простую солдатскую гимнастерку, а офицерскую, и, скорее всего, в лагерных документах теперь его личный номер, который он старательно выводил на своей руке химическим карандашом, проходит за каким-то офицером Красной армии. А еще из прошлой жизни Санек знал, что в подобных местах советским офицерам обеспечивают особый прием.
Парень опечалился бы еще больше, если бы узнал что теперь он старший лейтенант Скрябин Федор Николаевич, войну начал в пограничных войсках в июне 41-го в Литве. Его погранотряд в течение двух дней держался против немцев. Потом окружение, выход и три года боев в рядах армейской разведки. В плен попал контуженым — его группа попала в засаду. В плену не сломался, на предложение немецкого командования сотрудничать или служить в российской освободительной армии отказался. Находясь в Освенциме, предпринял попытку побега, был пойман. Видимо, измученный пытками и побоями, последовавшими за поимкой, умер в вагоне. Внешне Федор был действительно очень похож на Александра.
Теперь у Сашки открывалась прямая дорога в недавно созданный двадцатый блок, блок смерти.
Он был создан уже в последний год существования Маутхаузена, в первой половине 1944 года. Тогда сотни узников несколько месяцев работали, возводя гранитную стену, отгородившую дальний угол лагерной территории.
Изначально в двадцатом блоке содержалось несколько тысяч заключенных, но в нечеловеческих условиях число их уменьшалось с каждым месяцем, и после Нового года осталось меньше тысячи человек. В блоке содержатся главным образом советские офицеры и политработники. Для них был создан такой режим, перед которым бледнеют все обычные ужасы немецких лагерей.
Всем известна немецкая педантичность, и в лагерях организация учета была соответствующей. Каждого заключенного из лагеря в лагерь сопровождала специальная карточка. Но на карточке каждого, кто предназначался для блока смерти, делались особые пометки. То она была перечеркнута по диагонали красной полосой, то аккуратным писарским почерком на ней было написано «фернихтен» — «уничтожить», то стояли два слова: «мрак и туман» или «возвращение нежелательно», а то просто ставилась одна буква «К» — от немецкого слова «кугель» — «пуля». Все эти пометки и слова обозначали одно и то же — смерть, которая должна быть возможно более страшной и мучительной.
Вот и личная карточка Скрябина Федора Николаевича была помечена литерой «К».
Тем временем переход продолжался. Все больше и больше людей выбивались из сил, то тут, то там раздавался одинокий выстрел, и на земле оставался лежать еще один несчастный.
«Неужели их прям так бросят на дороге?» — подумал Александр. Ответ стал ясен, когда их догнал грузовик «Опель», из которого вылезли два узника в полосатых робах и под надзором эсэсовца принялись грузить застреленных. Труповозка так и сопровождала их до лагеря.
Поляк, идущий прямо перед Александром, все больше и больше выбивался из сил. Один из солдат подошел к нему и на ломаном польском с ложным участием в голосе сказал:
— Если ты устал, я могу тебя дальше отправить на грузовике? — сказав это, немец передернул затвор винтовки и заржал.
По прикидкам Александра, колонна насчитывала человек семьсот узников. Выглядели заключенные ужасно: усталые, грязные, с заостренными голодом чертами лица, на их фоне даже «старый еврей» (как между собой окрестили Родзинского скинхеды) выглядел былинным богатырем. Грязь налипала на обувь, и люди шли уже по колено в грязи, падали. Если у них еще оставались силы, максимально быстро старались вскочить, чтобы не дать охране предлога пустить пулю в голову.
