— С вашего позволения, сэр, — ответил я, избегая смотреть ему в глаза, — мне бы хотелось еще немного посидеть здесь.
Какое-то мгновение он не отвечал. И, как я мог догадаться, смотрел на меня, хотя его лица не было видно, я знал, что он нахмурился.
— Как пожелаешь. Буду держать тебя в курсе событий.
— Спасибо, сэр, — снова поблагодарил его я. — Спасибо вам за все, что вы сделали.
— Ладно, ладно, чего уж там, — усмехнулся он. — Всё, чего я хочу, так это решить до сих пор не решенные вопросы и вернуться в Портславу. И, желательно, в сопровождении моего Смотрителя.
Кивнув мне на прощание, он повернулся и стал спускаться со скалы, обменялся несколькими фразами с Куцко и направился к машине. Охранник взбирался ко мне.
— Как же ты позволил ему уехать без тебя? Совсем службу забросил…
— Дейв Иверсен ждёт в машине, — безразлично сообщил мне Куцко, садясь как раз туда, где только что сидел его шеф. — Кроме того, он сам велел мне подняться к тебе, видимо, считая, что мне хочется с тобой поговорить.
— А что, подняться сюда было твоей идеей? — весело удивился я.
Он пожал плечами, равнодушный к тому, что оказался так быстро разгаданным.
— Если честно, мы оба — авторы этой идеи, — признался он, глядя на раскинувшиеся внизу гремучники. — Красота какая! Сидишь и ждешь, когда начнут разрушать Ниневию?
Я недоуменно уставился на него.
— Прости, я не понял тебя.
— Ну как же — история с Ионой, — пояснил он. — Пророк навлёк гибель на Ниневию, сам попал в пасть кашалоту, сделал то, что ему было сказано, и затем свихнулся, когда город полетел в тартарары.
— Помню эту историю, благодарю, — сказал я. — Кажется, она вряд ли к месту здесь — если помнишь, я тот, кто рисковал своей жизнью как раз ради того, чтобы гремучники не погибли.
— Я не об этом, — стал отпираться он. — Скорее о том, что было потом. «Затем, когда взошло солнце, Бог распорядился, чтобы дул сильный ветер с Востока, и солнце так палило на голову несчастного Ионы, что он не выдержал и призвал смерть, говоря, что я умру, но всё же останусь в живых». Всё это очень похоже на речи ещё одного человека. Тебе не кажется?
— Смотрю, ты несколько пересмотрел своё отношение к тому, что досталось тебе от родителей, — довольно сухо прокомментировал я.
— Есть немного, — согласился я. — Значит, ты намерен, сидя на скале, рассказывать мне, почему сидишь и ждешь, когда же, наконец, гремучники тебя прихлопнут?
— Я сижу не затем, — возразил я. — Впрочем, что бы они обо мне ни думали, если бы собирались это сделать, то имели возможность еще несколько дней назад.
— Хм-м, — многозначно хмыкнул он. — Так всё-таки, эта мыслишка и впрямь приходила к тебе в голову. — Его чувства переполняла симпатия и сочувствие. — А это не из-за Каландры?
Снова знакомое неприятное чувство в животе.
— Нет, не совсем, — ответил я. — Как я посмотрю, тебе уже всё известно.
— Не всё, конечно, но большая часть, —признался он. Ему стало неудобно. — Я помогал лорду Келси-Рамосу разбираться с протоколами первого суда над ней. Послушай… всё было не так. Дело в том, что она набросилась на настоящего преступника, вырвала из его рук бомбу, которой он собирался взорвать здание, и выбросила её в окно, она взорвалась и убила много людей. Судя по всему, это был единственный способ обезвредить бомбу, не дать ей взорваться внутри здания, только оно все равно пострадало — не хватило сил забросить ее достаточно далеко.
— Она говорила мне, что невиновна, — сказал я. — Не было ни смягчающих, ни отягчающих обстоятельств, никаких неуловимых границ между убийством и массовым убийством — ничего. Невиновна.
Куцко тяжело вздохнул.
— Джилид, я хочу кое-что тебе рассказать тебе. Две вещи. Первое: когда она говорила с тобой, то верила, что умрёт через неделю или две, ну и рассчитывала, что ты станешь ей другом в течение этого времени. — Он пожал плечами. — Но то, что ты верхом на белом коне помчишься сломя голову спасать её — этого она никак не ожидала.
В его словах, как и в тоне, каким это говорилось, чувствовалось дружеская ответственность: размышления вслух и радость от того, что она хоть с кем-то захотела поговорить, отправляясь во Внешний Предел.
— Ты намерен обвинить её в том, что она не встретилась с тобой? — спросил я. — Особенно, зная твоё состояние, в котором ты пребываешь до сих пор? Не хочешь ли обвинить меня в том, что я предпочитаю честность лжи? — вопросом на вопрос ответил я.
Он удивленно поднял брови вверх.
— Ах, вот оно что? Ну, тогда, всё в порядке, я, по крайней мере, с тобой честен. Значит так: во-первых, она думала, что через две недели покинет этот свет, во-вторых, ты хотел убедиться, что она — невиновна.
— Если считаешь, что мне хотелось дать ей возможность усомниться…
— Да ладно уж, кончай, — перебил он меня. — Я ведь и сам был там, ты что, забыл? Даже такой тугодум, как я, смог заметить, как ты места себе не находил от мысли, что даже Смотритель иногда может свалиться в дерьмо, а уж она, как я понимаю, вполне могла туда сорваться. А насчет того, что она говорила тебе — так это именно то, что ты желал услышать.
Я вздохнул, и мой гнев отозвался болью сердечной: и что желал услышать?! После злобы и ненависти Айкмана, его параноидальной ненависти, всех подозрений и обвинений, обрушившихся на нас по милости Патри, вдруг выяснилось, что я также был способен на предвзятость мнения и сознательную слепоту, как и любой другой. Где-то внутри, глубоко-глубоко, я действительно считал, что мы, Смотрители, — она и я — действительно, в чем-то отличались от остальной части человечества — я ведь вырос в том окружении, где это считалось непреложным фактом, это на протяжении очень многих лет являлось для меня мощным подспорьем в той обстановке, в которой я оказался, получив доступ в окружение лорда Келси-Рамоса с его полнейшим бездушием и бездуховностью.
А вот теперь мне довелось узнать про себя и нечто другое: я являл собой ещё один пример обычного сознательного самоослепления.
— Дело не в Каландре, — пытался я разъяснить Куцко, качая головой. — А в том, что… — беспомощно разводил я руками в попытках подобрать подходящие слова. — Что всё оказалось далеко не таким, каким должно было быть.
Он странно посмотрел на меня.
— Мы установили контакт с неизвестным видом живых существ, нам удалось избежать войны, Каландра получила возможность повторного судебного разбирательства. Каким же это, по-твоему, должно было быть?
— Ты не поймешь.
— Объясни.
Я вздохнул.
— Вся вина на мне, Миха. Я лгал, изворачивался, злоупотреблял людским доверием направо и налево — практически полностью отошёл от своих собственных моральных установок, так было в отношениях с Каландрой и в ситуации с захватчиками.
