Теперь он почти жалел об этом. После дня поездки в коробах тело ныло, синяков было не сосчитать! И если до сих пор Ярри истекал потом, то теперь, когда стемнело, у него от холода зуб на зуб не попадал.
Захватить с собой тёплую одежду, конечно, не догадались ни он, ни Конопушка.
Им разрешили выбраться из коробов только у самого города. Отряд остановился под крепостными стенами. Переносные светильники мерцали, тени у надвратных башен от этого делались только глубже и черней.
Воины тихо переговаривались, бросая по сторонам короткие острые взгляды. Ладони с рукоятей мечей не снимали. Исполинские ворота уходили в небо — распахнутая в беззвучном вопле пасть; пологий бок бархана выползал из неё широченным, жадным языком. Нигде ни огонька. Ну правильно, подумал Ярри, откуда бы взялись здесь огни, город-то заброшенный…
Но тогда почему такое чувство, словно за ними следят? — вон оттуда, со стены, где зубцы разломаны… Ярри запрокинул голову и постарался рассмотреть что-нибудь, но, конечно, ничего не увидел.
— Лучше бы нам заночевать в городе, — сказал комендант Хродас. — Но не зная этих мест, я внутрь не сунусь…
— У меня есть карта. — Учитель развязал дорожный мешок и вынул футляр, а из него — жёлтый, с чёрными прожилками свиток. Прожилки, понял Ярри, от трещин, свиток-то явно доразломный. И точно: — Она, разумеется, старовата, — сказал учитель, — но, полагаю, за последние двадцать лет здесь мало что изменилось.
— И это лучше, чем ничего, — добавил комендант. — Ну, давайте поглядим.
Они кое-как развернули её, стараясь не повредить. Водили пальцами по линиям, обменивались скупыми фразами. Рядом сонно пощёлкивали бархаги, чуть в стороне, в тени стен, тошнило Конопушку.
— Ненавижу, — сказал он Непоседе, вернувшись, — ненавижу качку. Кровь Рункейрова! — Он взлохматил пятернёй волосы и покачал головой. — Я чуть не сдох, пока ехали. Если обратно надо будет так же… лучше сбегу и пойду пешком.
Это он, конечно, храбрился. Никуда бы Конопушка пешком не пошёл. Особенно если у них тут всё получится.
— Хорошо, — решил наконец комендант, — сделаем так, как советует господин архивариус, — (Это он так учителя называл: «господин архивариус»! Вроде и уважительно, а вроде и обидно.) — Если верить карте, мы от Северных ворот можем проехать по улице Медных чаш до рыночной площади, оттуда повернуть на запад и — вот здесь, — (он показал на свитке место), — был постоялый двор. Там и остановимся: оттуда недалеко до библиотеки, в которую хочет попасть господин архивариус. Всё, по сёдлам.
— А можно мы не будем залазить в короба? — спросил Конопушка. Учитель разрешил, дескать, здесь поедут медленно, так что им не грозит вылететь из седла и переломать себе шеи. Взял Конопушку к себе, а Ярри отправил к госпоже Синнэ.
Медленным шагом двинулись в город — прямо по выгнутому бархану-языку. Высокий и узкий тоннель несколько раз поворачивал под самыми разными углами; здесь было мало песка, лапы бархат царапали по камню, но эха не было вовсе, толстые глухие стены гасили все звуки, казалось, отряд двигался глубоко под водой. Ярри даже начал чаще дышать, хотя понимал, что это глупо.
Пару раз им попадались пустые гнёзда диких сибарухов, давние, распадающиеся под лапами бархаг в труху. С потолка свисали клочья мха, между ними Ярри заметил ряды круглых отверстий. Наверное, оттуда на неприятеля, если тот взламывал ворота, алаксары лили расплавленную смолу. Ярри представил себе узкие коридоры там, наверху, — и что в них могло таиться все эти двадцать лет.
Потом тоннель закончился, они очутились на небольшой площади, где снова было полным-полно песка. Отовсюду к ней подступали высокие дома с распахнутыми или просто выломанными ставнями и дверьми. Из песка торчали обломки повозок, очень много обломков. Кое-где белело что-то похожее на кости, но Ярри не присматривался.
От площади расходились веером пять улиц. Отряд поехал по той, что вела на юг, дальше, за площадью, она вдруг сузилась, а дома как будто стали приземистей. И ещё что-то изменилось.
Звуки, понял Ярри. В городе царило абсолютное безмолвие — безмолвие, но не тишина. Миновав ворота, отряд словно бы въехал в другой мир, и в этом мире ни на миг не смолкал едва уловимый — скорее кожей, чем ушами, — непрерывный шорох. Миллионы миллионов песчинок, вот что. Миллионы миллионов песчинок — в бесконечном, вкрадчивом движении.
Пустыня пожирала алаксарский город.
И дома — они не были приземистыми, просто песок здесь поднимался до уровня дверей, так что, проезжая, прямо из седла можно было заглянуть в окна. Ярри не заглядывал. Вообще старался не особо смотреть по сторонам. Ему вдруг стало по-настоящему страшно. Дорожные светильники, которые держали в руках воины Шандала и учитель, света почти не давали. Стоило только въехать в город, темнота вокруг ожила, она клубилась в проулках, выплёскивалась из распахнутых дверей, жирным потоком текла вдоль улиц, меняя свои оттенки и плотность. С жадностью поглощая мерцание светильников.
Но и его хватало, чтобы пару раз Ярри краем глаза заметил чьё-то движение в угольных провалах окон.
Может, это были зеркала в глубине дома, отразившие самого Ярри. А может, не было там никаких зеркал.
На стенах, возле окон, над дверьми — везде! — проступали барельефы. На некоторых Ярри различал алаксарские буквы и даже кое-что прочёл, но не стал бы сейчас этим гордиться. Барельефы пугали сильнее, чем шорох песчинок и тьма.
Здесь были змеи, растущие прямо из древесных стволов, и клыкастые чудища с шипами вдоль хребта, и растения с клешнями, и какие-то лупоглазые рыбы, чей хвост оканчивался скорпионьим жалом, здесь тварь с тремя похожими на лепестки челюстями пожирала солнце, а стройная женщина с высокой пышной грудью, выгнувшись, подставляла зад поднявшемуся в полный рост тычнику.
Даже там, где куски лепнины обвалились или обгорели, фигуры выглядели очень… убедительно.
Ярри попытался представить, как можно жить в городе, где на домах — такое.
Не смог.
Он покосился на учителя и только теперь осознал, что тот ведь, по сути, чужак. Не просто выглядит иначе, чем дойхары, а создан другим Праотцом, молился Ему и исповедовал Его ценности.
Вот эти, что на домах.
* * *
Песок покрывал улицу Медных чаш ровным слоем, из которого порой торчали то колесо, то балка, то обугленный ствол дерева; ехать поэтому приходилось медленно. Так было до рыночной площади. Дальше стало намного хуже.
— На бархатах сюда лучше не соваться, — сказал узкоплечий и загорелый воин по имени Грэгрик. Прозвище у него было Бедовый. Когда он приезжал во Врата, первым делом ходил к шлюхам, а потом в трактир; и там, и там рассказывал всем, кто готов был слушать, как он, Грэгрик, до Разлома потрошил караваны. Врать-то врал, но красиво. — Посмотри, комендант, это ж целое кладбище, мать его дери. — Он говорил вполголоса, как и все они с тех пор, как въехали в город. — Что здесь было? Землетрясение? Или какой-нибудь алаксарский чародей выхаркал с десяток пламяшаров?
