— Стой, стой, идиот! — Поздно, значит, поздно. Вы можете себе представить, как пахнет горелое мясо? Запах непередаваемый, а в закрытом пространстве, смешанный с запахом паленого пластика и дерева, пропитанного мастикой, он становится непереносим.
— Спекся. — Пир подошел к сцепившимся обгорелым трупам и с сомнением ткнул одного из них в бок носком ботинка. С мерзким хрустом ботинок проломил обугленную плоть, и, чертыхаясь, Дима отскочил в сторону.
— Ты сдурел? — тяжело поинтересовался я. — И что нам прикажешь теперь делать?
— А дальше сектантов жечь. — Оглядевшись, пир подал мне руку, и вместе мы зашагали к выходу. План бы действий или примерную карту в тот момент, но нет, опять неизвестность и полное непонимание ситуации.
— Действовать будем быстро, — начал я, выходя в пустой коридор и оглядываясь в поисках хоть какого-нибудь указателя. — Берем „языка“ и выясняем, где эта чертова детская комната.
— А что с проглотом?
— Если он до сих пор жив, то почти наверняка уже свалил по своим делам. Покойный Денис что-то говорил о нем, когда блондинчик бросился на меня с шокером. Верхний этаж, группа какая-то. Если верить ему на слово, то мы опять ввязались в заварушку, а твоя выходка еще больше усугубила наше положение.
— Ну, не знаю. — Найдя план помещений, листок в рамке, прикрученный к деревянным панелям на саморезы, пир выломал его со стены и закрутил в руках, как заморскую диковинку. — Ничего не понимаю, — наконец сдался он. — Цифры какие-то, значки, пентаграмки. Ни одной надписи.
— Это военный объект, а не санаторий, — напомнил я, отбирая у Дмитрия план. — Тут предполагалось пребывание первых лиц государства на случай ядерной угрозы. Все планы информативны, но только для знающих людей.
Изучение документа особых плодов не принесло. Обозначения на бумаге оказались для меня такой же нелепицей, как и для моего товарища, и оставалось только взять кого-то из местных за „жабры“ и заставить работать на себя. Такой, кстати, появился практически сразу. Высокий пожилой мужчина в круглых очках и робе подсобного рабочего прямо на наших глазах распахнул двери с табличкой „моечный цех“ и выкатил оттуда тележку с чистой посудой.
— „Выход“! — взревели динамики над потолком. — Всем в укрытие, чрезвычайная ситуация. Локализация объектом „Д“.
Мужик с посудой застыл на секунду, выпучив глаза, охнул и ласточкой кинулся обратно в проход. Замок лязгнул ровно тогда, когда кинувшийся за ним пир вцепился в дверную ручку и попытался потянуть ее на себя, но не тут-то было. Дверь, сработанная на славу, встала без зазоров, преграждая путь в цех и оставляя нас наедине с ревуном, заполнившим звуком все свободное пространство, и с тележкой с чистой посудой.
— И что теперь? — Я замер, напрягая слух, но тревожный сигнал не давал понять, есть ли кто-то в лабиринте коридоров.
— Да ничего. — Дмитрий вдруг вздохнул и, тяжело опустившись на пол, оперся спиной о стену. — Надоело.
— Что надоело? — Я удивленно уставился на вдруг потерявшего интерес к происходящему товарища.
— Да все, — пир сделал неопределенный жест рукой и в упор уставился на меня. — Жизнь эта надоела. Крутишься как белка в колесе, бежишь постоянно от чего-то, прячешься, лукавишь, боишься. Каждый день вроде награды за то, что не высовывался накануне. Ну как так жить, постоянно оглядываясь, вполсилы, вполдыхания, вполсебя самого. Раньше проще было. Есть цель, есть средство. Добился, молодец. Нет, так бездарь ты и ничего тебе в этом мире не светит. Был, конечно, и блат, и волосатая лапа, где надо, но сейчас совсем иная ситуация. Прав тот, у кого есть способности, а большую правоту получает тот, кто эти способности применит первым и сотрет врага в порошок.
Апатия и безысходность прокрались на мягких лапках и, довольно мурлыкая, будто огромный ленивый кот, принялись карабкаться ко мне внутрь, намереваясь свить там гнездо. И как просто вдруг стало?! Не нужно думать о завтрашнем дне, ни о средствах к существованию, ни даже о собственной безопасности. Все загадки и недомолвки побоку, и даже проплешина на башке выглядит не такой уж и уродливой. Так, пустячок, дело житейское. Другим ведь еще хуже приходится.
— Что-то тут не так, — закрутив головой, я попытался сбросить с себя наваждение, но у меня ничего не получалось. Руки не хотели слушаться. Ноги, вместо того чтобы идти вперед, вдруг стали ватными, и я плавно и осторожно опустился на пол.
Высший класс, виртуозно, блестяще. Хоть в бункере псиоников замечено и не было, но кто-то активно копался у меня в голове и делал это с большим успехом. Так скоро и дышать не захочется, и что тогда? Бесславная смерть на корточках? Нет, я, конечно, не воин и, вместо того чтобы помереть в бою, предпочел бы теплую постель, кучу плачущих внуков в ногах и прочие прелести обеспеченной старости. Но не на полу под землей уж точно. Оставьте это для моих врагов.
— Димка, а нас сканят. — Глупо улыбаясь, поделился я своей догадкой с пиром. Тот даже не ответил. Уставившись стеклянным взглядом в противоположную, стену, он просто сидел без движения, склонив голову набок, и прибывал в каком-то своем внутреннем, закрытом от всех мире.
Следовало немедленно взбодриться, услышать слова поддержки, мотивироваться, получить, в конце концов, простую затрещину, чтоб „мозги на место встали“. Не увидев вокруг того, кто смог бы ободрить, не ощутив мотивирующих факторов, я зацепился за затрещину и начал прикидывать с маниакальным энтузиазмом мазохиста, откуда ее можно получить. Выходило, что только я сам кузнец собственного счастья. Сжав руку в кулак, а сделать это в тот момент было очень непросто, не хотелось даже веками шевелить, я сконцентрировал внутри некое подобие электрического разряда, простой мигающий шарик в сотню-другую волы, и, отпустив его, выгнулся в дугу. Разряд был такой, что в глазах на мгновение стало темно, потом светло, потом снова все потемнело, а когда я пришел в себя, то понял, что обмочился. В тот момент неконтролируемое испражнение мочевого пузыря показалось мне несущественной платой за целостность собственного разума. Радостно ощущая, что апатия и черная тоска улетучились, я вскочил и, подобравшись к окончательно ушедшему в себя пиру, начал нахлестывать его ладонями по щекам. Сработало и тут, правда, не так эффективно, а повторять вольт-эксперимент на друге у меня в планах не было. После третьей пощечины Дима обернулся ко мне, и взгляд его приобрел осмысленность. После пятой на лице его отразилось неудовольствие, ну а десятую пощечину он не допустил, попросту перехватив мою руку.
— Вставай, — произнес я, с трудом освобождая кисть из цепкого захвата товарища. — Вставай и двигаем, иначе отдадим богу душу, а никто и имени не спросит.
— Я бы на твоем месте не торопился.
Неужели не сработало? Нет. Отделившись от стены, пир встал и, отряхнув одежду, указал куда-то в глубь коридора.
— Помнишь о диких рассказывали, так вот они, погляди.
На смену апатии пришел страх. Не тот рафинированный, паточный и липкий, а необузданный и первобытный. Такой страх будоражит кровь, заставляя делать необдуманные поступки. Такой страх не дает права на выбор, а подчиняет, лишая веры в собственные силы. Такой страх…
