Новые соратники вели тонкую игру, во всяком случае, так это у них называлось, а я продолжал играть роль преданного безмозглого остолопа, каким желал меня видеть Констан де Монсени, каким, увы, совсем недавно я и вправду был.
Но в то время, когда я трясся за спиной одного из оруженосцев его сиятельства, в замке происходили события, на которых необходимо сейчас остановиться. Тем паче, что они имели прямое отношение к моей судьбе.
Алина стояла у приоткрытого окошка, шаль ее была небрежно сброшена на каменную плиту широкого подоконника. В прежние времена, когда замок только строился, здесь находилась одна из узких бойниц, но уже при старом графе твердыню перестроили, сделав куда удобнее для жилья, чем для серьезной обороны. Вместо ястребиных зрачков арбалетных бойниц теперь красовались настоящие красивые и прочные окна с искусными цветными витражами на библейские темы. Солнечные лучи превращали цветные стекла в свинцовых переплетах в настоящее чудо, наполняя жизнью рисунки, совсем как Господь дуновением своим незатейливый ломоть красной глины.
Но гуральской принцессе в ту минуту не было дела ни до игры света в цветных стеклах, ни до изображенного там умелым мастером ветхозаветного силача, любвеобильного Самсона, обрушивающего каменный свод на головы врагов. Конечно, это зря. Лично мне тот витраж очень нравился. Самсон весьма походил на покойного мессира Ожье – та же стать, та же неодолимая сила и та же, да простит меня госпожа Сильвия, злая судьба. Временами, когда становилось нестерпимо грустно от мыслей о молодом господине, я забирался в эти покои и беседовал с нарисованным Ожье.
Алине было совершенно не до того, и потому я продолжу рассказ о ней. Уж простите, что своими глупыми воспоминаниями забиваю вам голову. Что скрывать, я тоскую по старому доброму замку Монсени.
Но и это к делу не относится. В конце концов, что вам до того, скучаю я по местам, где вырос, или нет? Хотя многим так же, как и мне, знакомо это ломотное, выкручивающее душу чувство. Но, согласитесь, вряд ли кого отделяет от родного дома полдюжины веков, спрессованных в единый миг.
Однако, вернусь к повествованию, ибо раз уж вы дочитали до этого места, то, как мне думается, более интересуетесь похождениями Командора и его команды, а не моими причитаниями об утерянном доме. Хотя совсем без них как-то не получается, ибо мысль все время ходит по кругу, точно ослик, что вращает мельничные жернова и не ведает другого пути в своей жизни. Но, видит бог, я стараюсь, и, может быть, если расскажу на этих страницах о происшедшем в Савойе тогда, в самом начале ХVI века, то смогу отделаться от навязчивых мыслей.
Во всяком случае, так сказал профессор, а он по этому поводу специально консультировался с неким высокоученым лекарем, настоящим светилом и корифеем. Как видите, я исполняю его наказ и надеюсь, что когда-то моя тоска уйдет куда-нибудь без возврата, как ушел я из родных мест. Но полно, полно, о себе я скажу позже.
Вернемся к гуральской принцессе, которую столь бесцеремонно уже давненько оставили у распахнутого окна в замковой башне. Алина глядела вдаль, точно высматривая, не появится ли в клубах пыли ее рыцарь и дражайший супруг, маркиз Алекс. Скомканная шаль лежала на подоконнике, а под ней – свернутые в трубочку и перетянутые шелковой лентой подвязки были припрятаны те самые драгоценные бумаги, тщетно разыскиваемые хозяином замка. Свежий воздух вливался в ее грудь, легкий ветер шевелил роскошные волосы, приятно холодя лицо. Ну вот, все почти удалось.
Только одно непредвиденное обстоятельство: опытный в своем деле капитан, начальствующий отрядом графа де Монсени, разместил стражу не только в покоях ее высочества, не только снаружи, у дверей, но и под самыми окнами башни.
Возможно, он предполагал, что принцесса, связав веревку из собственных ночных сорочек, сумеет спуститься вниз на боевую галерею, оттуда невесть каким способом окажется во дворе, затем переберется через стену и сбежит в лес… На мой взгляд, это была бы странная затея, но, впрочем, я отродясь не командовал гарнизонами и потому судить о том не могу, да и не моего это ума дело. Как бы то ни было, по галерее расхаживал стражник, на плече его красовалась алебарда, будто при случае он намеревался дать бой коварной беглянке.
Однако принцесса все не появлялась и не появлялась, должно быть испытывая терпение часового или просто ожидая наступления темноты.
Зато… шаркающей кавалерийской походкой четырнадцатого числа летнего месяца июля на боевую галерею замка Монсени вышел первый кошачий профессор, храбрый котабальеро и, вместе с тем, агент 013, дон Котофан де Мурзик и Пусик.
– Стоять! – увидев чужака, страж башни грозно выставил перед собой острие алебарды, радуясь, что во время его дежурства хоть что-то произошло.
– В этом простом слове скрыт глубокий философский смысл, – не прекращая движения, вздохнул Кот в сапогах. – Все дело в том, мой неученый друг, как сказал бы Платон, что, по утверждению современных ученых, Земля вертится, а стало быть, и мы вертимся вместе с ней. Причем, с огромной скоростью. И потому, желая неподвижно пребывать, то есть стоять, в некой заранее выбранной нами точке сотворенной Вселенной, мы должны мчаться в сторону, обратную движению Земли, так быстро, что самый резвый конь даже в самых радужных мечтах при самом попутном ветре не может себе даже представить!
Отсюда следует, что, оставаясь стоять, я в то же время двигаюсь и, таким образом, категорически не могу исполнить вашу, полагаю, вполне резонную просьбу. И потому, извольте понять, услышанное мною требование, желаете вы того или нет, ставит меня в крайне двусмысленное положение. А если оно меня в него ставит, то, стало быть, я уже стою.
Я очень рад, что ваше желание удовлетворено. Полагаю, ход мыслей вам понятен и они не нуждаются в дополнительных объяснениях. – Тут Мурзик был прав, в объяснениях стражник не нуждался, скорее уж – в чарке доброго бургундского. Как говорит в подобных случаях Алекс, «тут без поллитры не разобраться». Караульный был лишен подобной возможности, а потому нервно сглотнул и сделал еще одну попытку остановить незваного гостя.
– Здесь нельзя находиться! – уже без недавней уверенности прикрикнул он.
– Вот это правильно, – по-прежнему не сбавляя шага, поддержал его кот и отодвинул лапой копьецо алебарды. – Но если вы, как подобает настоящему часовому, внимательно блюли свой пост, то конечно же знаете, что я здесь никогда не находился. Ибо найтись здесь могло лишь то, что тут же некогда потерялось. То есть, конечно, рассуждая чисто теоретически, я мог оказаться в иные времена принесенным сюда ветром, а затем унесенным им же вдаль. Но тут мы попадаем в область гадательного и сверхчувственного, ибо нужно признать, что ветра подобной силы в ближайшие часы, дни и даже недели здесь, насколько мне известно, не наблюдалось. Потому сия теория не выдерживает испытания практикой как критерием истины.
Часовой давно расстался с надеждой понять, что плетет это странное животное. Будь на его месте человек, он бы, пожалуй, для успокоения совести ткнул его алебардой в брюхо или заорал, призывая на подмогу собратьев по оружию. Но тыкать алебардой в говорящего кота как-то не вязалось с его представлениями о правилах несения караульной службы. Да что там, вообще ни с чем не вязалось. А потому он выдавил почти умоляющим тоном:
