Места хватало, и все же стычки между племенами случались чуть ли не ежегодно. То табун лошадей жаждушие показать свою лихость юнцы у соседей угонят, то девицу приглянувшуюся тайный воздыхатель у спесивых родичей ее уворует, а бывало и вовсе из-за глупости, из-за неверно понятого слова стрелы друг в друга метать начинали.
Всякое бывало, но обычно к концу лета, к священному празднику Величания Богов Покровителей, о начале которого оповещали кочевников крики устремившихся в теплые края перелетных птиц, вражда стихала, и все три племени сходились на полуостров Каменного Меча, дабы принести жертвы Великому Духу и его детям, покрасоваться удалью своей на состязаниях, произвести взаимовыгодный обмен, справить свадьбы и решить все спорные вопросы. Не к добру брать в дальнюю дорогу старые заботы и обиды. Откочевку надобно начинать с легким сердцем и душой, омытой кумысом из пущенной по кругу чаши дружбы. Глупо помнить мелкие дрязги, если не дано знать наверное, доведется ли обидчику свидеться с обиженным на следующее лето. Потому-то степняки при прощании и говорят друг другу: «Ишалли тэки ай!», что саккаремцы переводят как: «Жизнь коротка, забудем печали и возрадуемся!» На самом-то деле, впрочем, значений у этого пожелания великое множество…
Юрты на полуострове Каменного Меча растянулись вдоль правого берега Бэругур, по обе стороны от Кургана Предков. Луговина в центре полуострова, образованного петлей реки, бравшей свое начало в Западных горах, которые иные народы называют Замковыми или Самоцветными, была оставлена для скачек, а у подножия Кургана, увенчанного каменной иглой, поставленной в незапамятные времена неизвестным властителем, разбили шатры три нанга.
Три вождя, отправив шаманов к Каменному Мечу, собрались в шатре Нибунэ, дабы до начала жертвоприношений Великому Духу и Богам Покровителям поговорить о делах земных. Нанг хамбасов Фукукан и нанг кокуров Тамган восседали на кожаных, набитых конским волосом подушках в шатре нанга майганов, ибо Нибунэ был умудрен годами и имел почетное право первым пригласить и потчевать гостей у своего очага.
Фукукан и Тамган были преисполнены уважения к Нибунэ и после того, как осушили первую чашу кумыса во славу Великого Духа, вторую выпили за здоровье хозяина шатра. Что касается третьей, то ее пылкий Фукукан пожелал поднять за младшую дочь Нибунэ — красавицу Тайтэки, которую старый нанг решил наконец-то отпустить от своего очага. Тамган охотно выпил бы за счастье славной девушки, поскольку, подобно Фукукану, мечтал ввести ее в свой шатер, однако Нибунэ, покачав головой, сказал, что третью чашу надлежит им поднять за единство степняков, которых, к какому бы племени ни принадлежали они, при рождении обмывают в теплом кобыльем молоке и посвящают Великому Духу и детям его.
— Ой-е! За сыновей Вечной Степи и Вечного Неба! — покладисто провозгласил Фукукан и поднес старинную выщербленную чашу с колюче-кислым кумысом к губам. Вытер тыльной стороной ладони усы и спросил: — Чьи черепа должны проломить копыта наших жеребцов?
Старый Нибунэ опустил глаза и мысленно обозвал Фукукана брехливым щенком. Беседа нангов не должна походить на скачку по горящей степи. Мудрый не скажет «да» и не скажет «нет», чтобы завтра не сожалеть о сорвавшемся с языка слове. Метнуть стрелу не долго, попробуй-ка воротить ее!
— Разве напекло нам головы жарким солнцем, чтобы мы, подобно живущим в Полуденном крае уттарам, кричали, завидя в степи облачко пыли: «Кодай! Кодай!» — и мчались к нему во весь опор, вытащив из саадаков луки и стрелы? — произнес он укоризненно. Прихлебывая из деревянной чаши маленькими глоточками и ласково щурясь, рассматривал некоторое время расшитый умницей Тайтэки полог шатра, а потом, словно размышляя вслух, промолвил: — Пока что нам хватает и земли и воды, но будет ли так всегда? Слыхал я, что луга на левом берегу Бэругур мало-помалу превращаются в пашни, а в Медвежьем урочище майганы не видели этим летом даже следов медведя…
— Железный холм изрыт так, словно стая кабанов целый год искала желуди в его недрах, — заметил Тамган, поглаживая заплетенную в косу бородку. — Роща у Верхнего брода вырублена чуть не до основания…
— Ее вырубили сегваны. Куне Канахар обнес свой деревянный дом высоким частоколом. Его люди несколько раз сталкивались с хамбасами во время охоты на краю Ломаной Чащобы. Если бы не Буршас, дело могло бы кончиться дракой — оружие сегванов стоит того, чтобы продырявить шкуры его владельцам. — фукукан хищно улыбнулся, и Нибунэ вновь подумал, что двадцать пять лет — не подходящий возраст для нанга.
— Сегваны делают свои мечи из отличной стали, но форма их несовершенна, а вес слишком велик, — медленно произнес Тамган. — Я встретился с кунсом Канахаром, и его ковали изготовили для кокуров две дюжины мечей, которыми привыкли рубиться сыновья Вечной Степи. Сегванам нужны овцы и кожи.
Нибунэ нахмурился. Не зря, значит, ему доносили, что нанг кокуров снюхался с сегванами. Скверно.
— Продырявить шкуры неуклюжим северянам, приплывшим с Восточных островов, ничего не стоит. Поджечь деревянный дом Канахара, который называет он замком, способен даже ребенок, — продолжал Тамган. — Но, как мудро заметил почтенный Нибунэ, мы не уттары, чтобы рубить сплеча. Зачем резать породистую кобылицу, способную народить добрых жеребят?
— Верно говоришь. Сегодня еще и замок поджечь не трудно, и прогнать сегван с исконных наших выпасных земель можно. А завтра? Не захочет ли Канахар в следующем году распахать луговины по эту сторону Бэругур? Станет ли ковать для тебя оружие, когда корабли с Восточных островов привезут еще сотню, две, три белокожих воинов? Не проще ли будет ему взять твоих овец, а заодно и коней, даром?
— На что ему кони? Зачем его людям перебираться на этот берег? Вечную Степь не распахать даже тысяче тысяч Канахаров. — Тамган потянул носом. В роскошном шатре воняло кислыми овчинами, дымом и лошадиной сбруей. Совсем иначе пахло в сегванском замке — свежим деревом, чистотой…
Нибунэ поджал губы. Не напрасно, стало быть, остановил он Фукукана: если нет единства — не будет победы. Незачем тогда и затевать набег на Канахара, незачем и говорить об этом. Тамган упрям, словами его не проймешь. Он пальцем не шелохнет, пока сам не увидит, не поймет, что земледельцы за рекой подобны ржави на мече не соскоблишь вовремя — разъест металл, чисти потом, не чисти, ни на что будет не годен. Сам старый нанг, кочуя в юности близ приморских городов Фухэя, Уму каты, Дризы, собственными глазами наблюдал, как вгрызаются земледельцы в Вечную Степь, пядь за пядью увеличивают пашню за счет степных выпасов, а затем до последнего вздоха защищают свои, обильно орошенные потом, поля. Чувствовал старик — через год-два начнет теснить степняков и любезный с ними до поры до времени куне Канахар. Но это бы еще полбеды: в Вечной Степи — слава Богам Покровителям! — места много. Скверно, что ползут упорные слухи, будто бы объявился в сердце степей некий нанг Энеруги, прибирающий под руку свою свободные прежде кочевые племена. Упанхов уже подмял, тачиганов, лубокаров…
По всему видать, заваривается в центре степи кровавая каша, и когда забурлит она, закипит и, как бывало уже не раз, начнет разливаться по бескрайним просторам, моровым поветрием уничтожая все на своем пути, хорошо было бы затаиться на берегах Бэругур, да похоже, не судьба. Хотя до той поры, может, Тамган еще и прозреет Лишь бы не было поздно, ибо ежели успеют сегваны укрепиться за рекой, начнут жалить подобно земляным осам, которых ни дымом из гнезда их не выкуришь, ни водой не затопишь…
