– Погода портится, – услышала я.
Я всегда находила разговоры о погоде крайне глупыми и несвоевременными. «При чем здесь погода?» – с досадой подумала я. Но ветер, свирепо забиравшийся мне за шиворот, подтверждал его слова.
Мои мысли путались, и я рассердилась на саму себя. Валасьен достал из кармана сигареты и закурил. Маленький уютно мерцающий огонек привел меня в состояние умиления. Так бы и стояла рядом с ним всю ночь, несмотря на этот жуткий завывающий ветер, от которого покалывало в глазах, так что мне хотелось потереть их ладонью.
– Дай сигаретку.
От удивления сигарета чуть не выпала из его губ. То ли от этого неожиданного «ты», то ли от того, что я попросила сигарету?
– Ты куришь?
– Курю.
Курить я не умела. Затянулась и с непривычки закашлялась. Губы мои обожгло. Я попыталась подавить этот приступ, но только закашлялась еще сильнее.
Резким нетерпеливым движением он отнял у меня сигарету и вышвырнул ее в море:
– Не кури!
Я боялась поднять на него глаза. И вдруг он продекламировал:
– «Она курить, конечно, не умела, горячим пеплом губы обожгла…»
– Это Мандельштам, – едва слышно прошептала я. – Откуда?
– Знакомился на досуге с русской культурой.
Голос его звучал не насмешливо, как обычно, а тихо и немного устало.
– А… – выдохнула я.
Теперь он курил и смотрел на меня. А я – куда-то вбок.
– Смешная…
– Почему? – сразу ощетинилась я.
– Ну… – он усмехнулся. – Просто…
– «Просто» ничего не бывает.
– Может быть. – Он потушил сигарету и аккуратно выкинул окурок в урну. – Что все-таки случилось?
Медленно я приходила в себя. Возвращалась в свою шкурку-норку.
– Несколько картин вызвали у меня сомнения.
– Вот как? – сейчас его тон был ровно-невозмутимым. – Какие?
– Я пока не могу сказать об этом. Но я… не знаю, что делать.
– Вы поставили в известность вашего начальника?
– Да.
– А он?
– Сказал, что подумает.
Я удержалась от комментариев – это было бы уже высшей степенью нелояльности по отношению к Паше. Хотя он, если говорить начистоту, вел себя по отношению ко мне, как свинья.
От этой мысли мне стало легче.
– И он до сих пор не позвонил?
Я покачала головой.
– Тогда вам надо просто подождать.
– Я не могу!
– Почему?
– Мне назначил встречу один человек.
Андре резко развернул меня к себе, схватив за плечи, и я чуть не упала прямо на него. Мои губы оказались совсем близко от его губ, и я подалась назад. Искушение было слишком велико. Даже в сумерках его глаза ярко сверкали.
– Встречу? – раздельно спросил он.
– Да. А вам-то что?
– Ничего.
Он уже отпустил меня.
Неясный свет фонарей долетал до нас, как световое эхо… Мерцающие желтые пятна и блики, дробясь, разлетались в разные стороны, мы словно были внутри этого гигантсткого сверкающего шара.
– А чего вы хотите от меня? – сейчас его голос звучал привычно-холодно.
– Я встречаюсь с ним здесь. В городе. На центральной площади, – я посмотрела на часы. – Через пятнадцать минут, и я прошу вас… подстраховать меня на случай… если… – я запуталась и замолчала.
– Понимаю. На случай, если возникнут непредвиденные обстоятельства?
– Примерно так.
– То есть если вас захотят убрать?
«Ликвидировать», чуть не сказала я вслух.
– Да.
– И вы так спокойно говорите об этом?
– А что я должна делать? Орать? Биться в истерике? Звать на помощь? Это же только мои догадки и предположения.
– Вы ведете себя странно… не по-женски.
Я не могла сказать ему, что меня воспитывала Геня, всегда призывавшая меня «сохранять лицо и держать спинку» и сторониться бурных изъявлений чувств. Все это было, по ее мнению, неприлично и недостойно наследницы древнего польско-литовского рода.
Это было бы непонятно человеку со стороны, и поэтому я ничего не стала объяснять.
– Возможно, – рассердилась я. – Но мы же тут не для того, чтобы обсуждать мои… женские достоинства.
Мои слова прозвучали, по крайней мере, вызывающе, и я замолчала. В висках возникла пульсирующая боль. Как будто в голове моей тикал будильник, стремительно увеличивающийся в размерах. Зачем я сюда пришла? Напоролась на насмешки! Так мне и надо!
– В ваших женских достоинствах никто не сомневается.
Я взглянула на него: не смеется ли он надо мной опять? Лицо его было серьезным. Но в глубине его глаз плясали сумасшедшие бесенята.
– Я не знаю, почему вы надо мной все время смеетесь?!
– Я?
– Да, вы!
– Глубоко ошибочное мнение.
Он достал уже третью сигарету.
– И прекратите курить! Вы дымите мне прямо в лицо этим вонючим табаком.
Сигарета выпала из его рта.
– Вонючий… табак?.. – На лице его отразилась явная растерянность, как если бы миллиардеру перед заключением новой сделки объявили, что он – полный банкрот.
Я сделала движение, как бы разгоняя дым рукой.
– Ненавижу запах табака.
– Но вы же сами хотели курить?
Ничего не ответив, я подняла воротник выше. С таким решительным, бесповоротным жестом герои старых фильмов тридцатых годов уходили от героинь. Еще у них были шляпы, такие настоящие мужские шляпы, и решительные гладковыбритые подбородоки…
– А ну вас…
– Вы меня все время куда-то посылаете!
Я решительно шагнула вперед, но он схватил меня за руку. Я дернулась, но не тут-то было!
– Прекратите! – сердито прошипел он. – Прекратите! – и закрыл мой рот грубым властным поцелуем. Я не смогла бы отодвинуться от Андре, даже если бы и захотела этого. Хватка у него была железная, и держал он меня крепко.
Я – вся, вся – оказалась «внутри» этого поцелуя, словно в печке, чей жар неумолимо разгорался. Там, внутри, было тепло и опасно; колени подкашивались, в голове бродила какая-то темная вязкая пелена. И ноги уже не держали меня. Я погружалась без остатка в темноту – густую, сладкую.
Он отпустил меня так же неожиданно, как и схватил за руку.
– Прошу прощения. Кажется, я опять сделал что-то не так…
