Продолжая заниматься этой проблемой, Сидри выяснил, что рабы чаще не были пленниками, коих полагалось либо убить, либо отпустить за выкуп или из милости; по большей части они являлись потомками рабов и попадали в разряд скота с детских лет, исключались с момента рождения из мира людей, в котором существовал хоть какой-то, пусть жестокий и несовершенный, закон и порядок. Их можно было продавать, менять, убивать, насиловать; их морили голодом и хлестали плетью за вину и без всякой вины; наконец, они ничем не владели, даже собственными телами. Но самое жуткое было в том, что милость богов на них не распространялась; наоборот, их рабское состояние служило признаком божественной кары. Оставалось лишь догадываться, как и кого — Тунима, Хора, Одона, Зеана, Мирзах — мог прогневать только что родившийся младенец!
Такого в Эйпонне не знали. Нигде — ни в Ледяных Землях, населенных желтокожими туванну, ни в Лесных Владениях, где обитали самые жестокие племена, Люди Мрака, Охотники из Теней, Ястребы и Сыны Медведя. Даже дикари Р’Рарды — по слухам, пожиравшие пленников — не обращали их в рабство; люди являлись для них дичью и пищей, но не скотом и не товаром.
Другая половина мира, иные обычаи, иные понятия…
Но как ни ужасали они Дженнака, он понимал, что мир есть нечто целостное и нераздельное, так что нельзя отринуть ни единой его части — особенно теперь, когда кейтабские драммары преодолели океан, соединив то, чему положено соединиться. Это ощущение цельности мира временами мучило его; казалось, он будто становился ответственным за страдания тех, кому не повезло, кто увидел свет здесь, в Риканне. Ахау Одисс, Прародитель! Великие Кино Раа! Может, они направили его сюда ради спасения этих несчастных? Чтобы он принес им свет истинной веры, чтобы разъяснил заблудшим суть богов, не злобных и жестоких, но милостивых и благосклонных к людям?
Однако мысли эти более приличествовали жрецу, а не вождю и будущему владыке огромной державы. И, прогоняя их, Дженнак думал о том, сколь прекрасна и богата иберская земля и сколь многое может она дать. Долины этого полуострова были плодородными, луга — обильными травами, в недрах гор таились неистощимые запасы серебра, не считая меди, золота и других металлов. Если верить рассказам Умбера и его людей, страна была велика, вдвое больше Серанны; за прибрежными хребтами, окружавшими ее с трех сторон, простирались невысокие плоскогорья, где в сезон Цветения шли теплые дожди, а в период Увядания — прохладные; благодаря изобилию влаги все там росло и цвело, как в садах сагамора в хайанском дворце. Но, в отличие от Серанны и нижнего течения Отца Вод, здесь не встречалось густых лесных чащоб и непроходимых трясин; почва всюду была плотной, надежной и пригодной для прокладки дорог и строительства каменных зданий. Камня и древесины в Ибере хватало, но деревья возвышались не сплошной стеной, а аккуратными островками, разбросанными здесь и там, на склонах прибрежных гор и лежавших за ними равнинах. Берег порос соснами, высокими и прямыми, с золотистой корой, а на внутренних плоскогорьях, среди трав и кустарника, зеленели фруктовые рощи с неведомыми плодами: румяными и сладкими, величиной с кулак или с два кулака; круглыми и сочными, в золотистой толстой кожуре, вкусом напоминавшими ананас; слегка удлиненными и желтыми, очень кислыми, но освежающими, как арсоланский напиток; синими и розовыми, тоже сладкими или кисловатыми, с большими косточками внутри. Росла здесь и виноградная лоза, зрели ягоды и непривычные овощи и злаки, были дубовые рощи, приносившие неисчислимое количество желудей. Их пожирали кабаны, забавные звери, довольно большие, на коротких ножках, с вытянутыми мордами и жесткой щетиной вдоль хребтов. Плоть их, обжаренная в огне, отличалась изысканным вкусом, не похожим на мясо тапира, оленя или керравао, а охота на этих тварей была любимым развлечением иберов. Но у них имелся и домашний скот, не только лошади и быки, но и животные помельче лам, называемые овцами и козами. Еще была птица, с белыми и пестрыми перьями, не умевшая летать, много меньше керравао, но побольше голубей и столь же нежная на вкус.
С плоскогорий, пробивая путь среди прибрежных скал, текли ручьи и реки, питаемые дождями. Вероятно, центральная часть страны являлась водоразделом, ибо на востоке воды текли к Длинному морю, а на западе — к океану. С севера же земли иберов отделялись от материка высокими, но вполне доступными для всадника горами, а за ними простирался гигантский континент, тянувшийся к восходу солнца на десятки или, быть может, сотни соколиных полетов. О тех краях Умбер и его люди знали немногое; там росли дремучие леса, простирались степи и пустыни, струились полноводные реки, а среди всего этого изобилия земли и вод странствовали бродячие племена. Не кочевые, а именно бродячие; кочевники движутся по замкнутому кругу, перебираясь от одного известного места к другому, от пастбища к пастбищу, от стоянки к стоянке, а бродяги проводили всю жизнь в движении, медленном, но непрерывном, мигрируя с востока на запад и нигде не задерживаясь больше двух-трех дней. Существовали, однако, и другие народы, оседлые; а где-то на юго-востоке — возможно, в Нефати?.. — были отличавшиеся от прочих риканнских дикарей, умевшие строить из камня и глины, прокладывать каналы и выращивать зерно.
Огромный мир, гигантские континенты, чьей малой частью являлись земли Иберы и Лизира! Новые злаки и растения, новые животные, новые идеи, пусть даже столь неприемлемые, как идея рабства, должны были скоро хлынуть в Эйпонну, и лишь одни боги ведали, к чему сие приведет, что смоет этот поток на своем пути и что воздвигнет. Во всяком случае, как некогда утверждал мудрый Унгир-Брен, границы обитаемых земель расширятся, а это уже хорошо; человек познает весь мир, а не одну лишь его половину.
Не оказалось бы это знание слишком горьким, размышлял Дженнак. Серебро — прекрасно! Лошади, овцы, козы, плоды — еще лучше! Но вот понятие о том, что человека можно уподобить скоту… Или войны, бесконечные войны, что велись не ради зримых результатов, а по причине одной лишь кровожадности и желания потешить свою гордыню. В Книге Повседневного сказано: умный воюет за власть, земли и богатства, глупый — за идеи. Великие Очаги воевали, сообразуясь с этим правилом; даже тасситы, самые воинственные из всех, сражались за реальные блага, за то, чтоб овладеть правобережьем Отца Вод, добиться выхода к Ринкасу, к торговым путям, к богатству и процветанию. Они не желали оставаться на задворках Эйпонны; они стремились к могуществу, мечтали подчинить Коатль,-и Арсолану, и Одиссар — так, как якобы гласило пророчество утерянной пятой Книги кинара. Но цели их были понятны, намерения — ясны: все та же борьба за власть, богатство и землю, которой боги, зная человеческую природу, не поощряли, но и не запрещали.
Но здесь, в Ибере, сражения, битвы, налеты и осады являлись просто кровавой игрой, развлечением вроде фасита, ибо победитель не захватывал земель побежденного, а, натешившись своим торжеством, сжигал его хольт и уводил его воинов в рабство. Вероятно, идея объединения, мысль о создании государства, была чужда князьям, а в силу этого земля их казалась обреченной на вечную войну. Правда, эйпоннские драммары принесли с собой мир, пусть временный и непрочный, но все-таки мир. Мир этот держался на проснувшейся внезапно тяге к украшениям из разноцветного стекла, ярким тканям, стальным ножам и прочему невиданному добру, привезенному кейтабцами, а также на клинках одиссарских воинов. Соседи завидовали Умберу, но, испытав раз-другой мощь пришельцев, уже не старались заставить их перебраться в свои хольты или силой овладеть их соблазнительными товарами. Что подтверждало истинность мысли О’Каймора: миром правят деньги, монета сильнее клинка, а коль ее подпереть острой сталью, так никто на свете с ней не справится. Дженнак надеялся, что это мудрое высказывание будет верным и на иберской земле.
