– Брось. – Она поморщилась и загасила
сигарету. – Наш Павел Михайлович никогда опером не был. Он не сумеет.
– Все когда-то начинают, и у всех бывает первое
дело, – философски заметил Коротков. – От него же ничего особенного
не требуется, ни стрельбы, ни бега с препятствиями, ни внедрения в уголовную
среду. Просто познакомится с девушкой, построит ей глазки, поговорит приятные
слова и под благовидным предлогом посмотрит колечко. Всего и делов-то!
– Юра, он не обязан это делать, – упрямо возразила
Настя. – Он работает в штабном подразделении, а не в розыске. Если он
что-то сделает не так, с него даже спросить нельзя будет.
Юра резко поднялся, отшвырнул стул и сделал несколько шагов
по кабинету, внимательно разглядывая Каменскую.
– Что ты на меня так смотришь? У меня прическа не в
порядке? – пошутила Настя.
– Да нет, смотрю вот, какая ты стала.
– И какая же?
– Другая. Чужая. Незнакомая.
– Вот даже как?
– Ты стала до неприличия осторожной. Пропал азарт,
рисковость. Что с тобой произошло, подруга? Тебя как подменили. Ты, кажется,
даже поправилась.
– На два килограмма, – со смехом подтвердила Настя, –
я тебе говорила об этом несколько дней назад, но ты не обратил внимания.
Ежедневные обеды с жареной картошкой не проходят бесследно. И нервничаю меньше.
Знаешь, куда приятнее заниматься любимой аналитической работой за зарплату и в
соответствии с должностными обязанностями, нежели тайком и по личному
разрешению начальства. А что до остального, то я всегда была жуткой трусихой и
осторожничала даже в пустяках. Просто ты уже забыл, какая я, за те три месяца,
что мы не работаем вместе. И между прочим, азарта я не утратила. Вот дед
Немчинов мне покоя не дает – так я день и ночь о нем думаю, все прикидываю, что
там у него случилось десять лет назад. Не могу его из головы выбросить.
– По-моему, ты делаешь глупую попытку увести меня в
сторону, – резко заявил Коротков. – Признайся, у тебя роман с
Заточным? Поэтому ты такая спокойная и счастливая, поэтому тебе нравится эта
идиотская штабная работа с дурацкими никому не нужными бумажками и поэтому ты
перестала быть сыщиком?
– Что?! – От изумления она потеряла дар речи и
даже на какое-то мгновение забыла, что в руке у нее кружка с водой, в которую
Настя собиралась вставить кипятильник. Кружка стала подозрительно наклоняться,
и тоненькая струйка воды робко полилась на ее свитер и джинсы.
– Промокнешь, – зло бросил Юра, показывая на
кружку.
Настя спохватилась, поставила кружку на стол и затряслась в
истерическом хохоте.
– Юр, ты тоже не сыщик! Тебе надо юмористические тексты
писать, а не убийц и насильников ловить. Твоей фантазии может позавидовать
Сидни Шелдон вместе с Джеки Коллинз. Им до тебя далеко, ей-Богу.
– Докажи мне, что я не прав, и я успокоюсь, –
упрямо сказал он.
– Да не стану я ничего тебе доказывать! – Настя
вытерла платком выступившие от смеха слезы и включила наконец
кипятильник. – Насчет Заточного – это все полный бред. Юрочка, ты же
знаешь, Чистяков впервые сделал мне предложение, когда нам было по двадцать
лет, а вышла я за него только в тридцать пять. Не для того я пятнадцать лет ему
отказывала, чтобы после свадьбы крутить романы. Весь свой потенциал страстных
влюбленностей я уже израсходовала до того. Ясно?
– На Петровке все считают, что ты любовница своего
шефа.
– Ну и что? Пусть считают, если у них мозгов ни на что
другое не хватает. Но ты-то, ты-то как мог такое подумать? Ты же меня знаешь
тысячу лет. Ладно, давай по порядку. Как было сказано в фильме «Ширли-мырли», я
готов разделить ваше горе, но по пунктам. С Заточным романа у меня нет. С этим
вопросом все. Штабная бумажная работа вовсе не идиотская, но это мое личное
мнение, и ты имеешь полное право его не разделять. Но и навязывать мне свою
точку зрения не надо. Договорились? Теперь третье, относительно того, что я
спокойная и счастливая. Да, это действительно так, и что в этом плохого?
Юрочка, когда я вспоминаю прошлый год, у меня волосы на голове шевелятся от
ужаса. Я чуть было не совершила кучу непоправимых ошибок сначала с папой, потом
с Лешкой. И с огромным трудом выбралась из ямы, в которую сама себя радостно
тащила. Хорошее познается только в сравнении с плохим, а когда сравнивать не с
чем, то хорошее воспринимается как нечто само собой разумеющееся и постоянно
подвергается критике и нытью. Сейчас все позади, с Лешкой отношения наладились,
а ведь мы были практически на грани развода, и все из-за моей глупости. И
теперь я имею полное право быть счастливой. Еще вопросы есть?
Коротков улыбнулся, протянул руку и легонько щелкнул Настю
по носу.
– Все-таки ты ужасно смешная, Аська. Можно любить или
не любить работу сыщика, можно быть преданным ей до мозга костей или люто
ненавидеть, и то и другое легко понять. Но как можно любить бумажки и цифирьки?
Это выше понимания любого нормального человека. Схемы какие-то бесконечные,
диаграммы, проценты и еще черт знает что. Ну как, скажи ты мне, как можно это
все любить? Это же все муть и скукотища.
– Тебе – скукотища, мне – удовольствие. Почему ты
считаешь, что я должна быть похожа на тебя? Ты думаешь, что ты устроен
правильно, а все, кто от тебя отличается, устроены неправильно и их нужно
переделывать и перевоспитывать? А что будет, если я начну считать так же? И
стану день и ночь талдычить тебе в уши, как прекрасна аналитическая работа, как
нужна она прогрессу цивилизации и процветанию человечества, а тот, кто этого не
понимает, просто недалекая и ограниченная личность. Понравится?
– Все-все-все, – Коротков поднял руки, – я
сдался без боя. У тебя появились любопытные аргументы. Откуда? Новые знакомые
или новые книжки?
– Павел Михайлович Дюжин, тот самый, которого ты
считаешь странноватым. Я тоже первое время не успевала в себя приходить от
изумления перед его выходками и тоже считала его странным и слегка
придурковатым. Но чем больше с ним общалась, тем яснее понимала, что он не
странный. Он другой. Понимаешь? Просто другой. Не такой, как мы с тобой. Но
ведь с его точки зрения это мы с тобой странные, потому что не понимаем и не
чувствуем того, что понимает и чувствует он. Ему может быть ужасно некомфортно
в каком-то конкретном месте, и он искренне не понимает, как все остальные могут
в этом месте спокойно работать и общаться и ничего особенного не чувствовать.
Мы с тобой считаем себя правильными, а Дюжина – нет. А Павел считает наоборот,
и кто из нас прав?
– Разумеется, мы с тобой, – засмеялся
Коротков, – потому что нас двое, а он один. Нас, стало быть, больше, и
наше мнение победит, это основа демократии. Будешь спорить?
– Буду. Демократию придумали люди, когда
сорганизовались в общество. Придумали, чтобы как-то управлять этим обществом. А
то, что мы все разные, – это от природы, от воспитания и от жизни, которую
каждый из нас прожил, и хотим мы этого или не хотим, нравится нам это или не
нравится, но мы должны это принять. С этим ничего нельзя сделать, и никакой
демократией различия между людьми не уничтожить.
