– Не понимаю, чего ты цепляешься. – Игорь резко
вскочил с дивана, подошел к широкому низкому столу, стоящему посреди комнаты, и
схватил лежащую на нем охапку афиш. – А вот это что? Я тебя спрашиваю, что
это такое? Воронеж, Нижний Новгород, Астрахань, Кемерово – это что, так,
наплевать? Я пока еще выступаю, и, заметь себе, не перед пустым залом. У меня
куча фанатов, они меня любят, обожают меня и приходят слушать мои концерты.
Чего тебе еще надо?
Зотов молча встал и вышел на кухню. Здесь царил такой же
беспорядок, как и всюду. Хорошо еще, что Лера приходит два-три раза в неделю и
наводит чистоту, а то через месяц в этом жилище гения шагу нельзя будет
сделать, чтобы не наступить на брюки, немытую чашку или брошенный на пол
компакт-диск. Одно время Вячеслав Олегович подозревал, что у Игоря не все в
порядке с головой, ибо его питомец казался существом абсолютно нецивилизованным.
Он не читал книг, писал с ошибками и не понимал самых элементарных вещей вроде
простых истин, что надо хотя бы иногда мыть за собой посуду и вешать одежду в
шкаф. Несколько лет назад Зотов пригласил к Игорю знакомого психиатра, привел
его под видом своего приятеля. Посидели, попили кофе, психиатр увлеченно болтал
с Игорем обо всем на свете, а потом сказал Вячеславу, что с головой у парня все
в порядке, никакой олигофрении в степени даже легкой дебильности не
наблюдается. Есть такое понятие, сказал он, «конституциональная глупость».
Вот именно это у Игорька и наличествует. Ну и дефекты
воспитания в раннем возрасте, это уж как водится. Не приучили мальчонку
сызмальства к порядку и чистоте, к вежливости и чтению книг, вот и результат.
Зотов встретил Игоря, когда тому было уже пятнадцать, перевоспитывать было
поздно. Маленький бродяга, убежавший из дома в девять лет и плавно чередовавший
свободу со спецприемниками для несовершеннолетних и какими-то интернатами,
успел забыть своих родителей давно и прочно, впрочем, как и они забыли о нем,
окончательно пропив мозги. Зато за годы странствий Игорек прочно усвоил, что
дороже всего на свете личная свобода. Она на первом месте, на втором – деньги,
а посему жертвовать этой драгоценной свободой имеет смысл только ради денег, а
не ради каких-то там сомнительных ценностей вроде образования, здорового образа
жизни и чистой одежды. У Зотова Игорь остался только потому, что тот пообещал
ему деньги. Большие деньги. Правда, предупредил, что нужно будет стараться,
много работать, изучать нотную грамоту и учиться играть на пианино, сразу
вокалом заниматься все равно нельзя, нужно подождать пару лет, пока закончится
мутация голоса. Игорю это, конечно же, не понравилось, уж больно много условий
было выставлено. Он капризничал, торговался, отказывался, убегал от Зотова, но
в конце концов сдался, ибо Зотов выложил еще один козырь, на этот раз решающий.
Это было уже серьезно, и Игорю ничего не оставалось, как признать правоту
своего патрона. Повздыхав над утраченной свободой, он нехотя принялся учить
ноты. Как давно это было…
Не умеет Игорь ставить перед собой большие цели. Не умеет, и
все тут. Привык с детства довольствоваться малым, есть кусок хлеба и крыша над
головой – и спасибо судьбе, а о ресторанах и дворцах и не помышлял. Да, деньги
он любил и ради них готов был на определенные жертвы, но деньги-то ему нужны
были только для одного: для обеспечения своей личной вожделенной и любимой
свободы. Не для роскоши и праздности, не для власти и крутого бизнеса, а только
лишь для свободы, для того, чтобы спать допоздна, не ходить на работу и трахать
тех девок, которые понравятся, а не тех, на которых денег хватит. В убогое
понятие свободы Игорь Вильданов вкладывал только такой вот скудный набор благ.
Но откуда другому-то взяться? Он ведь умом и душой как был маленьким бродягой,
так и остался.
Зато Зотов умеет большие цели ставить. И понимает, что
потенциала у Игоря достаточно, чтобы эти цели оказались достигнутыми, но именно
потенциала, который нужно вытащить из глубин Игорьковой умственной лени и умело
задействовать. Сейчас он дает самые обычные концерты, за которые получает две –
максимум три тысячи долларов, а нужно, чтобы он собирал целый стадион,
спортивную арену. За такие концерты можно получить до двадцати тысяч. Нужны
зарубежные гастроли. Нужны не тысячи поклонников, а миллионы. Но для этого надо
работать, чтобы, приобретая новых фанатов, не терять старых. Пока Игорь так
божественно красив, его будут любить все новые и новые генерации подрастающих
девочек, но, если к этой красоте ничего не прибавлять, повзрослевшие девочки
превратятся в замужних женщин и перестанут ходить на его концерты. Красивый
мальчик с юношеской манерой исполнения больше не будет их привлекать, он будет
казаться им наивным и простоватым. Певец должен взрослеть вместе с ними, и
тогда те, кто однажды полюбил его, уже не покинут ряды слушателей, а новые
поколения будут в них вливаться. Вот тогда будут и стадионы, и сотни тысяч
долларов. Игорю с его скудным умишком эти сотни тысяч не нужны, но они нужны
Зотову, получающему тридцать процентов с каждого концерта. Так они с Игорем
договорились когда-то.
Но дело не только в деньгах. В них-то – во вторую очередь, а
в первую – дело в том, что на Игоря Вячеслав Олегович Зотов поставил всю свою
жизнь, все, что он умел и знал. Он подобрал пятнадцатилетнего грязного бродяжку
с иконописными глазами и удивительным артистическим даром, вытащил его из
дерьма, оставил жить в своей квартире, потому что разглядел в нем уникальный
талант, такой талант, какого был лишен он сам. У Зотова было все: музыкальное
образование, тонкий изысканный вкус, хороший голос и безумная, всепоглощающая
любовь к пению. Не было только одного: способности заставить себя слушать. Он
хотел петь, он готов был петь сутки напролет, но почему-то не находилось людей,
которые так же сутками готовы были его слушать. Им быстро становилось скучно,
они не слышали и не понимали тех чувств, которые вкладывал Слава Зотов в каждую
пропетую им ноту. Сначала он с негодованием думал, что они просто тупые и
лишенные музыкального чувства существа. Потом понял, что со слушателями его все
в порядке, дело в нем самом. Ему только кажется, что он вкладывает в песню
всего себя, всю свою душу. На самом деле этого никто не слышит и не может
слышать, потому что у него нет дара сделать это слышимым. Он записывал свое
пение на магнитофон и внимательно слушал. Это было пресным и действительно
скучным, хотя и исполнено технически безупречно. Недаром же книга великого
Карузо «Тайны вокальной речи» много лет была его учебником, который он выучил
наизусть, да и учителя вокала у Славы были превосходные. Ему поставили голос и
научили им владеть в совершенстве, но той маленькой детальки, без которой
никогда не заработает механизм под названием «певец», они дать ему не смогли. И
не потому, что не сумели или не захотели, а потому, что она от Бога. Она или
есть, или ее нет. Если она есть, люди плачут, слушая песню, а если ее нет, они
не слышат ни песню, ни певца.
У маленького бродяжки эта деталька была. Кроме того, был
абсолютный слух, зачатки природной музыкальности и здоровые миндалины, что
позволяло надеяться пусть на небольшой, но все-таки голосок. Мальчишка любил
петь, он напевал постоянно, и казалось, петь для него – все равно что дышать.
Правда, в пятнадцать лет голос уже ломался, и частенько вместо нормальной ноты
из его глотки вылетал «петух», но Зотова это не смущало. Важно было другое:
даже когда Игорек мурлыкал что-то вполголоса, у Вячеслава Олеговича порой слезы
наворачивались. Это было главным, а все остальное – вопросы техники и образования.
