Вообще, по сравнению с Севильей, прессы на симпозиуме оказалось на удивление немного. Во многом это объяснялось внешней незначительностью события и малой известностью его участников, но Макрицкий уже понимал, насколько серьезными будут обсуждаемые здесь вопросы. В какой-то момент ему стало очень неуютно: все же Коровину нужно было послать сюда не его, а кого-либо более опытного. С другой стороны, генерал всегда знал, что делать… это успокаивало, но ненамного.
Двери зала распахнулись.
– Садись рядом с нами, – шепнул оказавшийся под боком Дорош. – Шеф не терпит самостоятельности, будь ты хоть сто раз из другой конторы.
Леон кивнул.
Генерал-юрист величаво проследовал к передним рядам и пробрался ближе к середине. Глядя на него, Макрицкий слегка поежился, но отступать после предупреждения Валеры было некуда: накатает потом, свинюка, докладную, и отбрехивайся… Впрочем, давки в зале не наблюдалось – на симпозиум приехали хорошо если сто человек. По сравнению с «Альгамброй» взрывать тут было попросту некого. Эти лица крайне редко мелькали в новостных лентах, им это совершенно ни к чему.
Места в президиуме заняли всего трое. Ни одного из них Леон не знал – ни в лицо, ни по имени. Француз, итальянец и какой-то польский профессор международного права из Краковского университета. После короткой приветственной речи француз, оказавшийся, как и следовало ожидать, брюссельским чиновником средней руки, уступил место итальянцу.
– Уважаемые коллеги! – мягко заговорил крупный мужчина со смуглым, острым лицом, на котором выделялись огромные глубоко запавшие глаза, черные настолько, что казались какими дырами в иное измерение. – Сегодня, в дни нелегких для всех нас испытаний, мы собрались здесь с одной целью – обсудить пути, способные вывести европейское сообщество из кризиса, в котором оно оказалось.
Леон напрягся. Если европейский правовед начинает говорить о кризисе с такой трибуны, как эта, общая направленность симпозиума становится понятна без пояснений. Здесь собрались люди, убежденные в том, что любое движение в теплом болоте равнозначно катастрофе. И собрались они для того, чтобы уяснить, как подобную перспективу ликвидировать – с юридической точки зрения, в первую очередь. Макрицкий вздохнул и раскрыл программу мероприятий симпозиума. Названия этих мероприятий не дали ему ровным счетом ничего – речь шла о проработке каких-то законодательных документов, касающихся международных правил полетов, усовершенствовании договорной базы венерианских разработок и прочей малопонятной бодяги. Можно было, конечно, попросить консультации у Валеры Дороша, но Леон понимал, что названия не имеют ни малейшего отношения к реальной сути тех проблем, ради обсуждения которых и слетелись в Прагу все эти старые крючкотворы.
Когда Леон оторвался от своих размышлений, с трибуны уже вещал краковский профессор. Впрочем, поляк был на удивление не зануден: поприветствовав дорогих коллег, он вкратце рассказал о паре «круглых столов», вести которые предстояло ему лично, и раскланялся. На том официальная часть завершилась.
Дальнейшее присутствие Леона среди членов союзной делегации являлось совершенно излишним, и он, не глядя на величественного московского «генерала из главка», поспешил протиснуться к выходу. Через несколько минут он уже входил в уютный бар «азиатского» ресторана. Пока здесь было пусто, но по личному опыту Макрицкий уже знал: еще минут десять, и бар наполнится его «клиентурой», так как на вечерние сборища первого дня ходят только самые отпетые, либо же те, кому приходится делать это по долгу службы. Людям, имеющим реальный вес, не терпится встретиться в более доверительной обстановке.
Леон заказал себе стаканчик чудесного китайского сливового вина и принялся ждать. Нюх не обманул его: не успел он как следует распробовать лакомство, как в бар повалили мужчины в деловых костюмах с бирками участников симпозиума. К его огорчению, в первой группе не оказалось ни одного знакомого лица. Прошло еще несколько минут, и в дверях вдруг показался не кто иной, как доктор Артур Чизвик собственной персоной. Его Леон никак не ожидал встретить…
Чизвик, вяло помахивая какой-то брошюркой, прошествовал к стойке, взял у бармена рюмку с послащенной рисовой водкой, и обвел глазами полутемный зальчик. Не увидеть Леона он, разумеется, не мог, так как тот специально занял столик в центре.
Макрицкий приветственно поднял ладонь. Доктор Артур обрадованно заулыбался, отчалил от стойки и сел рядом с ним.
– И вы здесь, Лео? – отечески похлопал он по плечу Макрицкого. – Кажется, у вас новые погоны? Поздравляю. Что же привело вас на это, гм, мероприятие? Насколько я помню, вы не имели прямого отношения к юриспруденции.
– Служба, сэр, – расплылся в улыбке Леон, довольный тем, что встретил хоть кого-то знакомого. – Начальство иногда посылает меня в довольно неожиданные места. А вы?..
– Я? – немного рассеянно переспросил Чизвик. – Я прилетел сюда потому, что мне нужно готовить материалы для Комиссии по Контакту… у нас заседание через десять дней. Боже мой, что творится, Леонид, что творится в этом мире! В последнее время у меня плохо с сердцем. Эти негодяи готовы провалить все то, к чему мы шли столько лет… я даже не знаю, что теперь будет, да-да-да!
– Вы имеете в виду Европарламент?
– Разумеется, друг мой. Конечно, шансы у нас еще есть, но они, признаюсь вам честно, мизерны – и если правительства не предпримут энергичных мер – мне страшно даже подумать, что ждет нас дальше. Могу только сказать, что серьезный разговор с нами вести уже не будут. Вы представляете себе, что это значит?
Леон с трудом удержался от жесткой усмешки. Старик остался все тем же сумасшедшим, что и раньше, и никакие доводы его не переубедят. Стоит ли?..
– Мы живем в демократическом обществе, сэр Артур, – осторожно заметил он.
– Не произносите при мне этого слова! – сверкнул глазами Чизвик. – Я разочаровался в демократии, юноша. Демократия, пф-ф! Наши лидеры не сумели подготовить общественное мнение, а ведь времени у них было более чем достаточно! Вот вам демократия! Теперь придется принимать непопулярные, так сказать, решения, и к чему это приведет? Впрочем, есть еще возможность – широкая пропаганда, возможно, что-то и изменит. Но индокитайцы наверняка поступят по-своему, а это может напугать наших брюссельских недотеп.
– Пропаганда? – поднял бровь Макрицкий. – Вы считаете, что ее было недостаточно?
– Но вы же видите! – возмутился сэр Артур. – Ах, дорогой Леонид, вы еше слишком молоды и многого не понимаете. Широкой публике вовсе не обязательно знать некоторые детали происходящих событий. Они вредны. Если уж дело идет так, что приходится выкладывать всю подноготную, то делать это необходимо таким образом, чтобы массы твердо верили в благие цели, преследуемые властями. И никак иначе!
– По-моему, врут и так немало, – не удержался Леон.
– Ах! – как обычно, Чизвик не слишком вслушивался в реплики собеседника, предпочитая слышать лишь себя самого. – Пропаганда простых и ясных идей – задача далеко не такая легкая, как может показаться на первый взгляд. И уж конечно, в таком деле не место трусости и нерешительности. Для нашего дела, дорогой Леонид, все средства хороши – но как мы теперь видим, не все это понимали. Да-да-да! Если б мы поняли это раньше… да и то сказать: по-настоящему нас поддерживают только во Франции, остальные все мнутся и блеют что-то о праве на информацию, праве на самоопределение… глупости! Подобные понятия давно пора выбросить на свалку истории. Впрочем, надеюсь, что скоро так и произойдет. Недавно я побывал в Штатах, и должен вам сказать, эта поездка произвела на меня сильное впечатление. Правительственные круги Вашингтона настроены по-боевому! Вот у кого нам следует учиться! Никакого визга, никаких стонов, правильно проведенная пропагандистская кампания и твердая готовность элит идти до конца, невзирая на любые возможные осложнения. А в Брюсселе – сплошной либерализм. Кое-кто, подумать даже страшно, ставит под сомнение необходимость исполнения Кодекса! Мне приходилось слышать голоса, упрекающие Старших в нарушении некоторых его статей… но даже если это и так, то что же? Разве такие мелочи могут встать на нашем пути?
