Колеса лайнера почти неощутимо коснулись полосы аэродрома. Пускай они сами соединяют, решил Леон и отстегнул ремни. Его лицо было столь саркастичным, что соседка, сидевшая в кресле под иллюминатором, не удержалась от удивленной гримаски. Леон подмигнул ей и впервые за все время полета посмотрел, что там делается снаружи.
В Риме было солнечно, и это обстоятельство немного подняло его настроение.
– Фори Империали, – сказал Леон таксисту, кряжистому седому дядьке в мокро блестящей пластиковой куртке.
Кар потолкался в толчее машин на развязке аэропорта и вскоре уже мчался в сторону Старого Города. Леон, как правило, всегда останавливался в одном и том же месте – в Риме он предпочитал район, в котором перемешались строения эпохи Муссолини и респектабельные здания более ранних времен. Современные отели, выросшие после Депрессии вокруг старого центра, были и комфортабельнее, и дешевле, но Леон всегда предпочитал им дух старинных стен и мостовых, самая плоть которых была пропитана древностью, а уж сейчас, после года, проведенного в заточении среди металла и пластика, ему и думать не хотелось о возвращении в сталь и стекло.
Высадив клиента у скромного на вид шестиэтажного здания в полутемном закоулке, таксист развернулся и исчез в потоке машин. Леон не спешил входить в холл отеля. Посасывая сигарету, он лениво скользил взглядом по фасаду стопятидесятилетнего строения, отмечая облупленную местами штукатурку и не слишком чистые окна ресторанчика на первом этаже.
Этот переулок ему нравился. Здесь не было остервенелого движения площадей и проспектов, под ногами безмятежно лежала сухая зимняя пыль, солнце отражалось в широких окнах верхних этажей. К тому же, Леон еще ни разу не бывал в этом отеле – а значит, можно было не очень опасаться назойливого внимания со стороны прессы.
Разглядев его, из дверей выбрался швейцар.
– Синьору угодно остановиться у нас? – любезно поинтересовался он и зевнул.
– Да, – кивнул Леон, протягивая ему свой дорожный кофр. – У вас есть хороший номер на верхнем этаже?
– Конечно, конечно, – засуетился швейцар. – У нас есть отличные номера, все самое лучшее, гораздо лучше, чем в этих новомодных коробках вдоль побережья. У нас даже есть живая прислуга…
– Я не сомневался, – величественно отозвался Леон.
Он зарегистрировался под вымышленной немецкой фамилией, поднялся в поскрипывающем старинном лифте на самый верх и, едва войдя в номер, понял, что не ошибся в своем выборе. Собственно, он даже и не думал, что ему так повезет: интерьер трехкомнатных апартаментов выглядел так, словно его не меняли с пятидесятых годов двадцатого столетия. Разумеется, почти вся мебель была искусно выполненной стилизацией, но Леон был рад и этому – исключение из общего правила составлял лишь современный проектор-коммутатор в углу гостиной.
– Вам нравится? – спросил сопровождавший Леона паренек-менеджер.
В его голосе прозвучала ревнивая гордость. Макрицкий подошел к окну, отдернул штору и несколько мгновений всматривался в серое здание напротив – скорее всего, многоквартирный дом для респектабельных буржуа.
– Это лучше, чем я мог рассчитывать, – улыбнулся Леон, оборачиваясь. – Думаю, что смогу порекомендовать ваше заведение своим друзьям…
После душа он заказал в номер бутылку вина и сыры, завернулся в плотный гостиничный халат и включил проектор. Чуть кисловатый «сухарь» оказался ожидаемо превосходным; млея в кресле, Леон щелкал бесчисленными каналами Евросети и прикидывал, какие достопримечательности посмотреть и где поужинать.
– …доктор Артур Чизвик, профессор ряда европейских университетов, провел вчера дискуссию в Римском Гуманитарном Клубе, чем, как всегда, вызвал немалое оживление среди научной общественности Вечного Города…
Леон встрепенулся, но поздно – миловидная дикторша уже плела ахинею о каком-то форуме любительских театров Южной Европы. Макрицкий досадливо поморщился, вырубил проектор и пару минут задумчиво потягивал вино, замерев в кресле. Затем он поднялся, достал из кармана пальто свой индивидуальный коннектер и принялся рыться в его памяти.
– Сэр Артур? – почтительно произнес он. – Рад вас слышать… это Макрицкий, астронавт из Киева, вы меня еще не забыли?
– О, Леонид! – в ухо ему ударил журчащий басок, – Почему же я должен вас забыть?.. Как ваше здоровье, юноша?.. надеюсь, ваша ужасная авария не выбила вас из колеи?
Три часа спустя Леон сидел перед огромным затемненным окном дорогого ресторана на побережье, и смотрел, как к недалекому причалу подходит зализанный, полупрозрачный катер с туристами. Вечный Город давно дорос до моря. В Штатах рождественские каникулы начинались с первых чисел декабря, и в Рим уже ударила волна туристов – возбужденных, увешанных видеотехникой и традиционно жующих. По обилию темнокожих лиц Леон сразу понял, что на катере в основном американцы. Его передернуло, и тут он в очередной раз подумал о том, что по крайней мере здесь, в золоченой пятизвездочной «Виченце», ему не придется терпеть соседство чавкающих люмпенов.
К его изумлению, среду туристов оказался и Чизвик. Леон сразу узнал его невысокую коренастую фигуру в распахнутом, коротеньком пальто, уверенно поднимающуюся по лестнице к ресторану.
– Мне нравится ваш выбор, мой мальчик, – сообщил профессор, сбрасывая пальто на руки подбежавшему гардеробщику, – впрочем, вы можете себе это позволить, не так ли? Х-ха-ха… ну, что у нас тут с картой вин? Не поверите, но Италию я люблю даже больше, чем Францию – и все из-за вин, юноша. Вы, конечно, в этом ни черта не соображаете, но поверьте мне, пройдет время…
– Вы, кажется, бывали в Крыму? – с улыбкой поинтересовался Леон.
– Что? – изумился Чизвик, отрываясь от красной кожаной папки; широколицый, с огромными, обведенными кругами глазами, он всегда напоминал Леону сову, – Ах, в Крыму… конечно же, вы разве забыли? Там была конференция… ах, вы, верно, о винах? Да-да-да, вина у вас там замечательные.
Загрузив официанта, Чизвик извлек из кармана пиджака длиннющую сигару и заговорил, вернее, залопотал, в свойственной ему странновато-поспешной манере, не слишком-то интересуясь вниманием и реакцией собеседника:
– Честно признаться, я порядком устал от Европы. Порой у меня складывается такое ощущение, что я тяну в гору какой-то неподъемный воз, и, вы знаете, самое обидное то, что в возу этом лежит некий совершенно никому не нужный груз: что-то вроде мусора, да-да-да!.. Особенно ярким это ощущение стало в последние годы. Я только и делаю, что мотаюсь по научным городкам и всяким дискуссионным клубам, а меня, подумайте, разве что не закидывают гнилыми помидорами. Антихрембериты превратились в гангрену, да, иначе и не скажешь, это настоящая гангрена, поразившая мыслящую часть европейской элиты. И, что самое для нас с вами печальное, авангардом здесь выступает молодежь – подумайте Леонид, это те, кому строить Европу!.. Нашу с вами Европу, Леонид: разве вам не страшно?
Макрицкий покачал головой. Чизвик давно уже стал заметной шишкой в ООНовской Комиссии по Контакту. Его основным полем деятельности была «популяризация» идей, заложенных в Кодексе, этим делом он занимался лет этак двадцать. Раньше все шло нормально – эйфория, вызванная «приобщением» к галактическому сообществу, продолжалась на Земле несколько десятилетий. Позже (в те времена, когда Леон начал учебу в Академии) стали раздаваться осторожные голоса прозревших скептиков: а что, собственно, нам известно об этом самом «сообществе»? Для Чизвика и таких как он, начались первые трудности, – тогда, впрочем, еще относительно легко преодолимые. А вот затем…
