Не важно, я помню.
На «Тьерра Фуэга» то и дело возникали какие-то непонятные люди. Некоторые быстро исчезали, некоторые оставались надолго. Никто ничего не знал, даже всеведущий бармен Фурдик, что подливало люксогена в дьюары. И мы болтали, шушукались, терли, звиздели, а ясности не прибавлялось.
В атмосфере набухало Событие. Станция жила ожиданием.
Теперь пару слов о непонятных людях.
В «Террагоне» я наткнулся на одного. Дядька лет сорока пяти — пятидесяти. Внушительный живот. Костюм-тройка в белую полоску, розовая рубашка, галстук, сигара. Властное лицо, хоть и обрюзгшее. Властность, впрочем, слегка портилась из-за солнечных очков и сантиметровой штукатурки, которые силились, но никак не могли скрыть убедительный фонарь под глазом. Опознавательных знаков не наблюдалось. То есть ни бейджа, ни значка, ничего.
Андрей Румянцев тогда был изрядно борзый. Во-первых, истребитель, во-вторых, состоятельный парень, в-третьих, недавно имела место любовь, в-четвертых, какого черта?! Это моя вселенная, и я здесь главный!
Короче говоря, дядька сидел за столиком возле стойки, а я сгорбился непосредственно над стойкой, смаковал кофе гляссе и внимательно рассматривал дядьку. Кто бы это мог быть? Тройки, да еще такие веселенькие, у нас никто не носит…
Дядька это заметил, набычился, а когда осознал, что мне плевать по баллистической, звучно произнес:
— Эй, сынок! — тут уж набычился я. Кто это у нас Румянцева сынком величает? — Сынок, я к тебе обращаюсь! Да-да, ты! И нечего вдумчиво смотреть себе между ног! Там никого нет! Подойди.
Я вразвалочку подошел. Ну, думаю, щас тебе будет фонарь под второй глаз.
— Ты кто? Я тебя раньше не видел, — сказал дядька.
— Симметрично.
— Не понял?
— Я тебя тоже не видел, чё тут понимать! — тон хамский, руки в карманы. — Я Андрей Румянцев, пилот-истребитель.
— Ну а я вице-директор концерна «Дитерхази и Родригес» Марио Ферейра!
У меня с языка чуть не соскочила присказка из старого анекдота про дембеля срочной службы и генерала. Вы понимаете, я едва не ляпнул: «Тоже нехерово!», но вовремя притух.
— Ты нагл и ненормален! — констатировал он. Справедливо, надо отметить. — Но остроумен. И храбр. Таким в истребителях самое место. Давно служишь?
— Месяц.
— Это ценно. Ладно, сынок, иди и трудись, еще не все деньги мира заработаны!
— Вы… того, извините, что ли… Вы без униформы, я не догадался…
— Плевать на условности. Все, все! Хватит кислород жечь. Ступай.
Так я чуть не послал вице-директора. А ведь мог и в глаз дать без разговоров, со всеми вытекающими последствиями. Кто, интересно, меня так умело опередил? Фингал-то у него не сам вырос.
Но что пора, то пора! На вылет, у меня смена…
По дороге в ангар встретился с Лопесом — я с ним начинал еще на «Кассиопеях». Лопес жаждал общения.
— Эй, Румянцев! Здорово! — Я не замедлял шага, но он меня уверенно догонял, не переставая трещать. — Румянцев, скоро чемпионат ОН по роллерболу, я вот думаю, на кого поставить? Ну, чтобы верняк?
— По мне, так лучше всего ставить половину на лидеров, а половину на аутсайдеров. Аутсайдеры, если и проиграют, то лидеры — выиграют. В накладе не останешься!
— А если какая-нибудь команда-лидер продует?
— Меня это меньше всего беспокоит.
— Почему?
— Я на тотализаторе не играю. Совсем.
— Ну ты скучный тип, Румянцев! А хочешь узнать, что мне рассказали про тех типов из ГАБ? Ну, которые сидят на базе?
— Не хочу. Все равно ты ничего не знаешь!
— Ладно, бывай, Румянцев. — Лопес свернул в боковой коридор и на прощание выстрелил в меня из пальца — пых-пых!
Я ушел на смену. Три дня болтался на орбите, патрулировал район перспективных рыбопромыслов, где шалили браконьеры, что не нравилось главным рыбным партнерам «DiR» из «Саканы». Успешно отработал. Мы взяли в коробочку и посадили на Кастель Рохас раздолбанную «Кассиопею», которая оказалась набита какими-то дефицитными мидиями.
Премия и все такое.
По приземлении я наткнулся — точнее, на меня наткнулись — сразу два непонятных человека. Первым был Марио Ферейра, вторым — худощавый тип, который носил комбинезон так элегантно, будто это был фрак. Комбинезон не стандартный, вроде технического, но совсем иного покроя. И мужик явно новенький.
Оба стремительно шагали по палубе меж флуггеров и спорили. Увидев меня, пара начала неуклонно приближаться, причем было понятно, что худощавый вяло сопротивляется, а Ферейра его все тянет и тянет.
— Давай, давай! Давай спросим! Вот увидишь!
— И что это изменит, господин директор?
— Нет уж, теперь давай спросим! Кто говорил, что никакой пилот не согласится? А? Вот тебе пилот, давай спросим!
Первым позывом была немедленная ретирада, так как общение с высоким начальством сразу после вылета в планы не входило. Но начальство приближалось на остром угловом курсе и деваться было некуда.
— Вот, Румянцев, познакомься! — провозгласил Ферейра, предварительно прочитав нашивку с моей фамилией на груди, так что после «вот» вышла некоторая пауза. — Это Андрей Грузинский, инженер.
— Я Грузинский! — поправил его тот усталым тоном. Казалось, что поправляет он директора не первый и не десятый раз. — Грузинский! Ударение на «у»!
— Какая разница! Это Румянцев, один из лучших пилотов концерна. Ну что? Познакомились? — В голосе напор и предвкушение торжества. — Есть вопрос, Румянцев.
Я изобразил внимание и воззрился на тезку с симпатией. Надо же! Русский! Я так давно не говорил с русским человеком… Тезка затянул было что-то вроде: «Это решительно ничего не значит», но директор его перебил.
— Румянцев, мы нуждаемся в мнении опытного пилота. Вот ты, как практик, что бы сказал, если бы тебе предложили пилотировать истребитель, оснащенный генератором защитного поля?
— Таких машин в природе не существует, — отчеканил я. Нашли дурачка. — Невозможно вписать генератор в архитектуру флуггера.
— Я знаю, что невозможно. Меня интересует принципиальная позиция. Допустим, что возможно. Твое мнение?
— Это не истребитель! Это мечта! Истребитель с большой буквы! Только что за вопрос? Из разряда фантастики что-то.
— Ладно, не обращай внимания — игры разума, — ответил Ферейра, и парочка удалилась, и утонул в рабочем гудении палубы визгливый тенор вице-директора, возвещавший собеседнику, что тот не прав, а пилоты просто счастливы.
В каюте я брутально задрых на пятнадцать часов, потом пошел в столовую, позавтракал и оказался наедине с перспективой свободного времени. Хотелось помечтать о Рошни. Лучше всего мечталось в кабине «Хагена», куда я после той ночи не мог спокойно садиться из-за непрерывной фантомной эрекции. Вторым местом был Планетарий, куда я и направился.
