«Они тут как сговорились все… Ничего-ничего, я сам справлюсь!» И Тимофей, перекинув рюкзак за плечо, отправился в путь.
…В лесу было душно, жарко. Летали какие-то мелкие мошки, кусали шею, щеки. Где-то вдали что-то трещало, гулко хрустело.
– Кира! Кира-а!
Хрюканье, топот, треск. Вдали пробежало что-то темное. Кабаны, наверное. Испугались.
Звери боятся людей, просто так нападать не станут. Тем более летом. И это не Кира была там, в морге. Какая-то тетка, шла по лесу, прихватило сердце, споткнулась… Потом волки обнаружили ее тело. Пообедали им. Здоровый, крепкий человек просто не мог погибнуть здесь, дать себя загрызть зверям! Потом тело неизвестной женщины нашли, отвезли в город и теперь пытаются выдать за Кирино.
А Кира просто заблудилась. Сидит сейчас где-нибудь под деревом, усталая. Нет, нет, с ней ничего не могло произойти. Всюду ягоды. Роса на траве. Тепло. А Кира просто устала и сидит где-нибудь без сил, точно Аленушка в лесу…
А тут он, Тимофей, суженый, он не даст ей пропасть.
– Ки-ира-а! Ки-и-ира-а!
Тимофей шел вперед, ноги утопали в мягкой траве.
Или он не прав? Сам себя обманывает? Просто не смог поверить в то, что там, в городском морге, лежит тело его любимой, – и побежал прочь, неизвестно куда, лишь бы что-то делать-делать-делать, двигаться, а не сиднем сидеть, оцепенев от печальных мыслей?..
– Кира-а!
Он уже часа четыре бродил по лесу, взмокший и искусанный мошкарой.
Тявканье неподалеку. Оглянулся – прыгают в траве четверо щенков, серых, остроухих, смешных, смотрят издалека желтыми глазами. Наверное, играют.
– Фью-фью… Псст! Вы откуда тут? Эй, есть тут кто?
Почему-то Тимофей решил, что набрел на жилье – вот и щенки тут резвятся. Хотя нет. Это не собаки.
Волчата. И совсем не страшные.
* * *
Она родилась три лета назад. Отцом ее был волк, а матерью – собака, что жила когда-то у людей, но потом сбежала.
Оттого она, помесь волка и собаки, отличалась от своих сородичей. Была сильнее, смелее, злее. Ничего и никого не боялась. Там, где собратья по ее отцу осторожничали, она шла напролом.
Этой зимой она наконец нашла себе дружка, большелобого волка. Вдвоем стали верховодить стаей. В конце зимы наступило чудесное время, когда им никого не надо было. Бегали по лесу, не разлучаясь, лизали друг другу морды, прижимались, терлись – словно неведомая сила сводила их вместе, соединяя тела в единое целое.
А потом, когда снег в лесу принялся стремительно таять и обнажалась земля, родились их щенки.
Она кормила своих деток молоком, затем мясом – всей стаей, во главе с ней и с ее другом большелобым охотились, ловили дичь. Она набивала себе брюхо, потом, придя в логово, отрыгивала куски, кормила щенят.
В середине лета самка стала выводить детей на охоту, потихоньку их учила. Ловили кабанов. Несколько раз выходили к деревням, там удалось полакомиться курами.
А недавно в лесу напали на человека, на женщину. Никто в стае из чистопородных волков летом на такое бы не осмелился, но ей, в чьих жилах текла собачья кровь (а значит, не присутствовал и священный страх перед человеком), все нипочем было.
И потом, она же учила своих щенков, а на ком-то надо было учиться… Полакомились тогда человечинкой.
Самка всегда чувствовала, на кого можно напасть, а на кого нет. Если бы на пути оказался охотник, пахнущий порохом и смертью, – тогда, конечно, она бы не решилась атаковать. От отца-волка досталась ей осторожность…
Сегодня по лесу ходил новый человек, мужчина. Один. (Группу людей волки в любом случае огибали стороной.) И, кажется, тоже без ружья пришелец, судя по волнам запаха, исходящим от него. Значит, можно рискнуть.
…Волчица подозвала своих щенков, тявкая, указала им направление – «вон там, видите? Не бойтесь. Смотрите, что мама делать будет!». Большелобый с другими волками стоял чуть в стороне, на подстраховке, готовый в любой момент сорваться и защитить подругу.
Волчица выскочила из кустов, в несколько прыжков подобралась к человеку, следя за его реакцией. Если бы он повернулся к ней спиной, она бы набросилась на него. Но он отступал лицом к ней. Это нервировало волчицу. Она тявкнула, залаяла, давая знак большелобому. Стая во главе с вожаком начала обходить человека сзади.
Волчица бросилась вперед, намереваясь вцепиться в горло.
Человек увернулся, швырнул в нее чем-то – тут уж увернулась она. А потом снова прыгнула.
Круг из волков сжимался.
Человек кричал, швырялся ветками, топал ногами. Уж лучше бы он этого не делал. Только раззадорил.
Выбрав удобный момент, волчица решилась на новую атаку. Хотела прыгнуть, но человек вдруг сам подпрыгнул, подтянулся вверх. И шустро полез на дерево.
Клац! Клац! Клац! – щелкали внизу волчьи зубы. Человек оказался шустрее. Забрался на дерево, и оттуда его было уже не достать.
Ничего, подождем, решила волчица и села под деревом. Рядом крутился большелобый и их дети.
Стая ждала своего часа.
* * *
Он всю жизнь чувствовал себя изгоем, начиная с детства. Отец ушел из семьи, мать пила. Маленький Гена был предоставлен сам себе. В первый раз его посадили, когда с друзьями ограбили магазин. Но сидел недолго. Вышел, опять взял чужое… Поймали, уже поболее срок дали. Так и пошло. Иной жизни он не знал.
В промежутках между отсидками Гена жил у женщин. А как еще? Женщин Гена уважал и все искал ту единственную, чья любовь изменит существующий порядок вещей. Вот такой он был романтик, на чудо надеялся.
И нашел, кажется, свою мечту – в маленьком городке под названием Светлорецк. Потрясающе красивая, молодая еще женщина, с необыкновенной фигурой, обалденными белыми волосами, всегда эффектно, со вкусом одетая, ухоженная. Даже очки ее не портили, делали глаза больше, выразительнее… Тихая, не сварливая, ласковая. Сказка!
Женщина, Тонечка ее звали, оказалась обладательницей собственной уютной квартиры. Дочка еще у Тони имелась, Анжела, – что опять же плюс, поскольку Гена собственных детей завести уже не мог, в силу возраста и некоторых проблем со здоровьем. Семья в полном комплекте, хата есть, ничего больше не надо!
И зажили счастливо.
Вернее, это Гене с Тонечкой казалось, что счастливо, а Анжела, как выяснилось потом, копила недовольство. Она мать, наверное, ревновала, да и Генино прошлое ей не нравилось… Ну, ко всему прочему, и потесниться девчонке пришлось.
Короче, в один «прекрасный» день Анжела устроила спектакль. Обвинила Гену в том, что он ее домогается… А он – ни сном ни духом! Обидно прям. Было бы правдой, а то несправедливо, когда морду бьют за то, чего не делал.
Пришлось уйти из города. А как иначе. Для Тонечкиной родни он, Гена, прямо красной тряпкой оказался, тем более что Тонин брательник в органах служил.
