Но вот лес стал редеть, все меньше мне попадалось высоких деревьев и непролазного ельника, все больше тоненьких стволов молодняка и низкого кустарника, на котором алели гроздья ядовитых ягод. Кустистый папоротник и хвощи отвоевывали все большие территории. Я выбирался на открытые пространства, что позволило мне наконец-то вздохнуть свободнее и поверить в свои силы. Признаться, их оставалось немного. Я уже начинал думать, что лес никогда не кончится и мне суждено здесь умереть. Позади остались болотистые и опасные места, где над моей светлой личностью надругались болотные дрофы, а потом мной едва не поужинали братья-людоведы и душелюбы.
Через некоторое время мне посчастливилось набрести на ручей, где я с жадностью напился и пополнил запасы пресной воды в дорожной сумке.
После того как я скрепя сердце вышел из воды и продвинулся еще дальше по холмистому редколесью, впереди вдруг показалась крутая каменная стена, на которую взбирался дикий плющ и мшистые щупальца леса. После встречи с «милейшим пророком» я настороженно относился к жилым постройкам и их хозяевам.
Прокравшись около полумили к северу по колючему кустарнику, росшему у самого основания стены, я затаился наконец в дебрях остролистого есеня. Моему взору предстали высокие деревянные ворота и ведущая к ним с севера присыпанная мелкой щебенкой тропинка. Ворота были приоткрыты. Возле них высокая женщина в черных монашеских одеждах и высоком клобуке беседовала с мужчиной средних лет в монашеском балахоне. Я прислушался — и даже с такого расстояния мне удалось уловить их короткий разговор. Женщина приветствовала брата Ариоро, прибывшего в обитель святой Бевьевы по пути в Миратру. Брат Ариоро, по всей видимости, собирался остановиться здесь на ночлег.
Монах поразил меня своим высокодуховным видом. В мое сердце даже закралась жуткая зависть. Хотел бы и я так выглядеть в его годы. У него были широко распахнутые голубые глаза, чей свет добирался даже до отдаленного кустарника, где я прятался.
Они придавали его лицу выражение детской невинности. Он был довольно коренаст, но вся его крепкая фигура не создавала впечатления неуклюжести и скованности, а только уверенности и силы. Седые волосы голубоватыми воздушными прядями лежали на плечах, но брат Ариоро совсем не выглядел старым, похоже, ему было что-то около пятидесяти.
Его наконец пригласили внутрь, и он исчез за створкой медленно притворенных за его спиной ворот.
Кажется, настало время свериться с картой брата Жарреро. Я вынул ее из кармашка рясы и радостно вскрикнул. Предчувствия меня не обманули. На самой южной границе изображенных на ней земель была обозначена и обитель святой Бевьевы. Название монастыря выведено было ярко-красными чернилами, красивый монашеский почерк придал буквам округлую стройность. Саму обитель неизвестный географ изобразил черными красками. Не всю, а только ее часть. Я возблагодарил небо и усердие того монаха, который не поленился и включил монастырь в карту. Теперь я знал, куда двигаться дальше.
— Спасибо тебе, дружище! — помнится, выкрикнул я и сжал ладони в приветственном жесте, глядя куда-то в сторону высокой сосны, чьи ветви шуршали, ласкаемые руками ветра.
Потом я ненадолго замялся. Подумать только, обитель Бевьевы! Женский монастырь! Смущение тронуло мое коварное сердце. Следовало ли мне, такому порочному и нечистому, нарушать уединение этих смиренных женщин, променявших мирские радости на служение культу, свято верующих в идеалы чистоты и непорочности?! Наверное, я должен по широкой дуге обойти обитель и двинуться дальше, не нарушая привычного для монахинь порядка вещей. Имею ли я право входить в храм? Ответ был очевиден. Нет. Не имею. Я не имею такого морального права.
Я постучал в ворота, и ответ не заставил себя долго ждать. В смотровое отверстие выглянули прелестные темные глазки.
— Здравствуй, сестра, — поприветствовал я бровки, реснички и мягкий кроткий взгляд, — я — брат Жарреро. Мне нужен ночной приют. Мой путь… э-э-э… довольно дальний.
— Сейчас я открою, брат мой, — створка ворот отворилась, и я прошагал мимо двух монашек, встречавших меня на пороге в сладкую жизнь.
Лес продолжался и на территории монастыря. Мелкие кустики росли по сторонам от засыпанных щебенкой аккуратных дорожек.
— К нам уже прибыл сегодня брат… — пробормотала одна из монахинь, похоже, это была именно та, чьи глазки так понравились мне в смотровом отверстии; на ее лице вдруг разлился отчетливый румянец.
Кто знает, какие мысли закрались в ее маленькую головку, заставив щечки заалеть, подобно двум спелым яблочкам?!
— Брат Ариоро, кажется, — важно заметил я.
— О, вы знаете брата Ариоро, — вступила в беседу другая, и в ее голосе я услышал некоторую несвойственную монахиням уверенность и твердость, а может, ее интонации показались мне слишком грубыми после робкого и тоненького голоска первой прелестницы.
— Меня накормят? — спросил я, прикидывая, понадобится или нет изображать голодный обморок.
— Конечно. Давай я провожу тебя, брат, — скромная монахиня сделала плавный жест ладонью и пошла вперед, приглашая меня следовать за ней.
— Проводи меня, сестра, конечно, проводи, — я отбросил свой капюшон и пожаловался: — а то я ничего не ел вот уже два дня.
— Мы что-нибудь придумаем, — сказала она.
Глаза у нее были сиреневатые. Никогда не видел я прежде таких глаз. Они немного напоминали глаза Тересы, но в них не было озлобленности, ненависти ко всему живому, черствой жестокости колдуньи. На меня удивительные очи прелестной монахини глядели ласково, с выражением не знакомой с мужскими объятиями кротости…
Я вымылся в огромной бадье с горячей водой. При этом меня оставили совершенно одного в гулком подвальном помещении. Я принялся с наслаждением плескаться, напевая кабацкую песенку, которую слышал еще в Гулеме, одном из городков, где мне суждено было побывать во время своих странствий, но потом очнулся и вспомнил о статусе служителя церкви.
За завтраком, хотя для остальных было уже время обеда, я встретился с братом Ариоро.
— Здравствуй, возлюбленный брат мой, — сказал брат Ариоро.
— Здравствуй, брат мой, — откликнулся я эхом, ломая жирную куриную ножку.
Три сестры наблюдали за нашей трапезой, смиренно застыв по правую и левую руку, ладони они сложили в молитвенном жесте.
— Могу я узнать, досточтимый брат мой, куда ты держишь путь? — поинтересовался Ариоро, и лазурит его глаз пронзил мои желтоватые очи.
— Неисповедимы пути его, — ответил я.
— Неисповедимы пути, но исповедимы пожелания этих путей. Вот и я сбился с дороги, но угодил в эту угодную богу обитель и очень благодарен ему за это, ибо познакомился здесь с матерью-настоятельницей, поистине самой прекрасной из женщин…
— Я не привык руководствоваться только пожеланиями, его длань ведет меня вперед, — перебил я монаха.
Брат Ариоро сильно раздражал меня своими богословскими репликами, потому что это отвлекало от трапезы: расспросы смиренного служителя церкви плохо влияли на мое пищеварение. С каждой новой фразой, требовавшей от меня определенного напряжения, голос мой становился все более глухим и грубым.
