Несмотря на быстрое разрешение конфликта, слухи о народном бунте вскоре дошли до короля. Бенедикт Вейньет, кстати сказать, ярый противник разного рода извращений, в сопровождении старшего сына Дартруга, которому в ту пору как раз исполнилось семнадцать лет, и отряда отборных воинов отправился в провинцию выяснять, что могло вызвать столь сильное недовольство народа. Разбирательство длилось недолго. Услышав о бесчинствах герцога от его же придворных, Бенедикт приказал заковать мерзавца в кандалы и отправить на рудники, на двухгодичные исправительные работы. Решение это было крайне мягким, учитывая свирепый нрав отца. И все же продиктовано оно было вовсе не милосердием, как кто-то мог бы подумать, а уверенностью монарха в том, что для такой ничтожной личности, как Менник, двух лет будет вполне достаточно, чтобы растерять последние крупицы разума и физического здоровья. И действительно – на рудниках Антонион Менник быстро сгинул, потому что к тяжелой работе был не приспособлен.
После того как король вынес приговор герцогу, народ Вейгарда возликовал, тем более что преемником Менника был назначен любимый многими Людовик Бевиньи – человек прямолинейный и честный, но радость людей была недолгой – Бенедикт принял решение наказать не только бывшего герцога, но и граждан Вейгарда, причем проявил крайнюю жесткость: за попытку скинуть с престола законную власть, назначенную самим королем, жителям опальной провинции надлежало внести в государственную казну дань, равную годовому доходу, получаемому с герцогства. Людям предстояла голодная зима – их благосостояние и так было сильно подорвано неумелым управлением Менника, но моего отца финансовая немощь людей волновала меньше всего: бунты он подавлял решительно, не оставляя их участникам ни малейшего шанса на жизнь. Помимо этой жесткой меры, с помощью шпионов было выявлено три главных зачинщика беспорядков. Им отсекли головы на главной площади столицы Вейгарда.
Слегка ошарашенный обилием новых впечатлений Дартруг, росший в довольстве и относительном спокойствии, нахмурив лоб, пересказывал нам происходившие в Вейгарде события. По всему было видно, что он испытывает весьма противоречивые чувства, но действия отца всегда были для нашего старшего брата идеалом разумности. «Если папа так решил, значит, так и надо было». Возражать ему было бесполезно. Дартруг обладал поистине маниакальным упрямством – чертой врожденной и необоримой, и, если кто-то из нас пытался сказать ему что-то поперек, он немедленно выходил из себя и начинал бешено орать, лицо его багровело, а ладони сжимались в кулаки – Дартруг был готов к драке в любой момент дня и ночи. Справиться с любым из нас ему было совсем не сложно, учитывая серьезную разницу в возрасте. Потягаться с ним в кулачном поединке было под силу разве что рослому и неумеренно активному Виллу.
Зато я был самым умным среди братьев и сразу сообразил, что с Дартругом лучше не спорить. А потому мы с ним ладили. Не то чтобы очень, но все же в перепалку вступали довольно редко. А вот остальным, не столь сообразительным, как я, часто доставалось от него на орехи. Особенно Алкесу, который никак не хотел понять, что Дартруг ни за что не примет его возражений. Более того, любые возражения ввергнут старшего брата в состояние исступления, и он кинется в драку. Бедняга Алкес, бывший на семь лет моложе Дартруга, постоянно получал тычки и затрещины. Но ума они ему не прибавляли, и через некоторое время все начиналось по новой. Дартруг что-нибудь рассказывал, высказывал свою точку зрения на происшедшее, Алкес возражал, тут же получал смачный подзатыльник и отправлялся реветь в свою спальню на третьем этаже фамильного замка.
Вообще же драки между нами возникали спонтанно и почти на пустом месте. И вовсе не потому, что все мы были одинаково дурного нрава и воспитания. Вовсе нет. Просто все мы очень сильно отличались друг от друга, а потому у каждого в спорах оказывалась своя истина. В раннем детстве мы вступали в кулачные поединки, а чуть позже фехтовали друг с другом на деревянных мечах, стараясь побольнее заехать противнику клинком, а иногда и рукоятью, если случалось сходиться в ближнем бою. Разумеется, разъяренный Дартруг всегда в те времена выходил победителем, он не стеснялся колотить нас, несмотря на разницу в возрасте. Непременно при случае припомню ему все мои шишки и синяки…
Но, кажется, настало время рассказать о моих паршивых братцах (иначе отзываться о них не могу) немного подробнее. Кроме вполне нормального и очень смышленого принца, то есть меня, у короля Бенедикта Вейньета было еще шестеро сыновей – все обладатели, как я уже упоминал выше, каких-либо значительных и не слишком отклонений от нормы.
Дочерей у короля не было, но по этому поводу он особенно не переживал, так как почитал женщин существами если и не низшего порядка, то уж, по крайней мере, точно отстоящими от мужчины в плане физического и умственного развития очень и очень далеко. Подобное мировосприятие сказалось и на его сексуальных подвигах. Так уж получилось, что все мы были рождены от разных матерей. Бенедикт Вейньет не отличался добротой и пониманием в отношениях с женщинами, а потому как только очередная красотка попадалась ему на глаза, он немедленно забывал о прежней пассии. Некоторое время король приглядывался к новому предмету своего интимного интереса, очень короткое время, уверяю вас, а потом начинал действовать весьма решительно, используя «тактику вооруженных посредников».
– Вас требует к себе в постель король, пойдемте с нами…
– Но я сейчас не могу, у меня стирка вот…
– Бросайте вашу стирку, приказано доставить вас живой или мертвой. Вы что выбираете?
– Кажется, я готова, сейчас только соберу вещички…
Когда королю Белирии приводили во дворец новую женщину, прежняя «возлюбленная» немедленно отсылалась прочь, чтобы не мозолила глаза и не устраивала истерик, куда-нибудь в дальнюю провинцию. Лучшей участью для женщины короля было стать женой кого-нибудь из герцогов, как это случилось с необыкновенно красивой матерью нашего младшенького – Лювера. Но чаще всего получалось так, что «любовь» короля Бенедикта оказывалась в монастыре где-нибудь на самой окраине Белирии. Бывало, что он отсылал ее еще дальше. Куда-нибудь за границы королевства – вплоть до просвещенной Миратры. Так, по слухам, случилось с матерью Дартруга, которая вроде бы была не менее упертой, чем ее сын, и заявила, что «все равно вернется к Бенедикту – ему от нее не избавиться НИКОГДА». Ходоки с далекого юга утверждали, что она действительно предприняла попытку вернуться и бежала от отряда вооруженных стражей, который сопровождал ее в монастырь, однако в пути назад ее вдруг захватил религиозный дух, и она открыла в далеких глухих лесах женский монастырь – обитель святой Бевьевы. Мне что-то не очень верится во все эти бредни. Скорее всего, это просто сказка, придуманная ходоками с целью ублажить короля. За хорошие новости о том, что мать Дартруга увлеклась религией и больше не вернется, Бенедикт пожаловал им по десятку золотых монет каждому и дал столько провианта в дорогу, сколько они смогли унести. Поговаривают, что целый месяц потом у короля было хорошее настроение. Вот уж не думал, что такой человек, как мой суровый отец, может радоваться, как ребенок, сообщению о том, что какая-то сумасшедшая баба больше никогда его не побеспокоит.
