– Полагаю, здесь не так плохо, особенно в деревнях. Восточный колорит, теплый климат…
– И постоянное ощущение опасности. Мне здесь неуютно. Теперь я понимаю, зачем России такая большая армия. Только для того, чтобы защищать этот город, нужна не одна дивизия.
– Да, это так.
Я поднялся, кивнул официанту, который без проволочек принес счет – весьма скромный по меркам курортного города. Впрочем, Константинополь не был только курортом, а в деловых столицах другие правила.
Желтый «Руссо-Балт» с шашечками стоял метрах в тридцати от ресторанчика. За рулем сидел самый настоящий турок в феске.
Дженни посмотрела на него и недоверчиво спросила:
– Это ваш национальный костюм?
– Да, – широко улыбнулся таксист. – Родился в Анкаре, но скоро семья уехала в Россию в поисках работы. Я не так хорошо говорю по-турецки, как по-русски, но сохраняю верность своим корням.
– Вы гражданин? – поинтересовалась девушка.
– Нет, зачем простому парню лишние проблемы? Я самый добропорядочный житель. – Турок продолжал широко улыбаться. – Включить музыку? Какую радиостанцию: русскую, турецкую, греческую?
– Какую вы сами слушаете, – толерантно отозвалась Гвиневера.
Турок включил радиоприемник, настроенный на волну «Константинополь-FM». Диджей бодро тараторил по-русски.
* * *
В самолете наши попутчики обсуждали красоту внутреннего убранства Святой Софии и мудрость строителей подземного водохранилища, восточную кухню и купание на Золотом пляже, а мы с Дженни помалкивали. Вспоминать о времени, проведенном в полицейском участке, не хотелось, делиться своими впечатлениями с другими – тем более.
Радовало, что круиз организован на славу – сразу после взлета стюардесса начала разносить шампанское и даже кое-что покрепче. Я взял себе коньяк, а Дженни выбрала виски. После всех перенесенных стрессов она предпочла традиционный напиток родной страны.
Солнце светило сзади – мы летели навстречу вечеру. Домой, домой, из прекрасного и важного, но такого чужого Константинополя, дальше от моря, в родные степи – туда, где все знакомо, где не бродят активисты правозащитных движений, потому что ничьи права не нарушаются и все довольны своим положением и существующим порядком вещей.
Выпив рюмку виски, Дженни поправила растрепавшиеся рыжие локоны, вынула из сумочки письмо.
– Выбросить эту гадость?
– Как хочешь.
– То, что они пишут, просто глупо. Обижаться надо на неравенство, а не на то, что торговцам дается мало прав при сохранении существующего строя и порядка вещей… Торговец – он ведь такой же человек, вот что я имею в виду!
Гвиневера говорила сбивчиво, то и дело теряя мысль. Даже акцент ее усилился, а иногда ей приходилось подбирать слова.
– Я тебя не понимаю. В чем проблема? Да, жители не равны гражданам, потому что они не хотят исполнять долг перед государством. Если они будут исполнять долг – то перестанут быть жителями и станут гражданами.
– Люди должны быть равны от рождения! – Девушка подняла вверх указательный палец. – Я поняла, в чем несправедливость! Вы декларируете неравенство. Открыто его признаете.
– А нужно не признавать?
– Конечно! Все люди должны быть равны. Это – демократия.
– Демократия – равенство возможностей. А то, что предлагаешь ты, – коммунизм. Насколько я помню, Соединенные Штаты так рьяно против него боролись – особенно в центральной Америке… Люди не могут быть равными! Они рождаются разными, и одним из них под силу то, что не под силу другим. Так устроен мир.
Стюардесса, проходившая мимо, поинтересовалась, не хотим ли мы чего-то еще. Гвиневера попросила апельсинового сока, я заказал еще коньяку и кисточку винограда – если найдется.
– Тогда можно я задам тебе один вопрос? – заговорщицким тоном спросила девушка. – Только обещай, что ответишь на него честно.
– Я всегда честен с тобой.
Дженни надула губки и покачала головой.
– Нет, – почти жалобно сказала она. – Ты меня все время обманываешь. Но пообещай хотя бы, что скажешь.
– Скажу, конечно, – улыбнулся я. Такой хорошенькой Гвиневера мне еще не казалась. Капризная гримаска делала ее необыкновенно милой. Все же в любой женщине главное не красота, а обаяние.
– Что вы делаете с умственно неполноценными? – вкрадчиво спросила Гвиневера. В уголках ее глаз притаилась тревога. Она хотела знать правду – и боялась услышать ответ.
– Воспитываем, – ответил я.
– А конкретнее?
– Те, кто в состоянии трудиться, работают под надзором воспитателей. Россия – мощная сельскохозяйственная держава. Работа в поле требует больших трудозатрат, хотя сложности не представляет. К тому же она довольна приятна. Свежий воздух, здоровый образ жизни…
– Почему же тогда ты не работаешь в поле?
Я улыбнулся.
– Хотел когда-то давно. Правда, не в поле, а в саду. В Никитском ботаническом саду – мы сейчас, по всей видимости, будем над ним пролетать. Берег впереди – Крымский полуостров… Но потом понял, что способен на большее. Что я нужен Родине в другом месте.
– Но ведь у умственно отсталых нет выбора.
– Нет, у них есть выбор. Воспитатели всегда очень внимательно относятся к склонностям своих подопечных и учитывают их желания.
– А правда ли, что в колониях для слаборазвитых практикуются телесные наказания?
– Правда, – не стал спорить я. – Не порки, конечно, но заключение в карцер и лишение обеда – это ведь тоже телесные наказания. К сожалению, не всегда колонистов можно заставить работать уговорами. Если они не работают, значит, ведут паразитический образ жизни. Это недопустимо.
– Все у вас правильно, все по ранжиру, – поморщилась Гвиневера. – А безнадежных усыпляют? Ведь так? Еще в младенческом возрасте?
– Нет, – покачал головой я. – Безнадежные живут в лесных интернатах. Мы не имеем права отнимать жизнь.
– Ты уверен?
– Уверен. Думаешь, откуда я так хорошо об этом знаю? Перед призывом на действительную службу всегда бывает пробный призыв – на несколько месяцев. Будущие солдаты работают на благо общества, не беря в руки оружия. Это учит их дисциплине – и показывает, какова жизнь на самом деле. Без прикрас, без преувеличений… Суровая правда. Пробный призыв я проходил неподалеку от дома в лесном интернате. Там жили полностью безнадежные умственно отсталые люди. Работать на огородах хотели многие – те, кто умел ходить и говорить, конечно. Хотя там никого работать не заставляли – диагнозы у всех были серьезные.
Дженни помрачнела.
– Ты провел среди этих людей несколько месяцев?
– Не среди этих людей – ухаживая за ними.
