Синельников? Обеспокоился и теперь присматривает, пытается вызнать, что к чему? Но слежка – занятие непростое; тут требуется не один человек, а откуда у Петра Ильича такие возможности? Однако он ничего не знал о прошлом Синельникова, слышал лишь, что тот уволился из армии года три или четыре назад. Но в каких войсках довелось служить его компаньону и какие с тех пор сохранились связи, оставалось для него тайной за семью печатями. Ясно было одно: Синельников – мужик прыткий и крутой, его так просто наизнанку не вывернешь! Что и доказывал недавний эпизод с тремя атарактами.
«Статья! И какого дьявола Петр Ильич ее накорябал? – мелькнула мысль. – С нее, проклятой, все и началось!»
Оторвав взгляд от пачек с «голдом», он посмотрел в холодные глаза Рваного и медленно произнес:
– Хозяин желает, чтобы я занялся передачей наркотика, так? Не очень-то благоразумная мысль! Я на виду и…
– Не хочешь – как хочешь, – прервал его Рваный и потянулся к ярким красным коробочкам с золотым листком. – Какого хрена я стану тебя заставлять? Щас все сгребу обратно, руки в ноги, и пошел.
– Погоди! – Он вздрогнул, представив, что может лишиться зелья. – Погоди!
– Что – погоди? – Рваный ощерился, ровно пес над костью. – Чего годить-то? Или передумал, интилихент падлатый?
– Я… я согласен… – Слова выдавливались с трудом, будто закаменевшая зубная паста из тюбика. – Согласен… Но это же опасно! Хозяин… хозяин должен понимать…
– Опа-асно? – протянул Рваный. – Жить тоже опасно, кореш.
– Но если выследят…
– Кто?
Он ссутулился, отводя взгляд, и гость снова повторил, требовательно и жестко:
– Кто? Кто за тобой сечет? Говори, падла!
– Синельников… Я думаю, Синельников… Тот журналист…
Ему казалось, что в воздухе расплылся тошнотворный смрад предательства, перебивший сладковатый запашок, которым тянуло от сваленных на столе флаконов и коробок. «Что я делаю! Что делаю!» – стучало в висках.
– Синебрюхов? Тот самый хрен-недобиток? – переспросил Рваный. – Он, что ли, вогнал тебя в мандраж? А почему раньше не говорил? Мог бы и позвонить, блин!
– Ну, не был уверен. Собственно, я и сейчас… – Он страдальчески сморщился, стараясь не встречаться с гостем взглядом.
– Считай, твой Синерылов уже покойник! И не распускай соплей, Хозяин этого не любит! Хозяин, он такой… кому хошь рога обломает!
– С первого раза-то не получилось! – внезапно вырвалось у него.
Рваный с несокрушимым спокойствием пожал плечами.
– Не получилось с первого, получится со второго. Не мытьем, так катаньем, не палкой, так лаской… – Тут глаза Рваного многозначительно обратились к разложенному на столе товару. – Ты, кореш, главное, проследи, чтоб он больше ничего не писал… Хозяину его писания сильно не нравятся, сечешь? А потому – никаких писаний! И звякни, ежели что. Ну, а коль он тебя побеспокоит, не накладывай в штаны, а лучше соображай, как подманить мужика куда-нибудь в тихое место. В тот шалман на Крестовском, где ты кофий жрешь… или за город… – Гость, словно в раздумье, поскреб страшный шрам на щеке и повторил: – Да, лучше бы за город. На природу, так сказать. На природе всегда способней разбираться – и с палками, и с ласками.
– А если он будет не один?
– Ну и чего? Я тоже не один, – произнес Рваный, поднимаясь. – Со мной, почитай, все двенадцать апостолов и сам Господь Бог, так что оплошки, как с теми тремя кретинами, не будет! – Его взгляд снова скользнул к столу, шрам дернулся в жесткой ухмылке. – Ну, закончили с Синезадовым, кореш! Ты помни свое: сигаретки – тебе, флакошки – рыжей Ксюшке! И тем, кто еще придет. Все знают, что тут кому. Не залежится товарец!
…Стоя у окна, он наблюдал, как Рваный, вынырнув из подъезда, растворился в уличной толпе. Сверху его гость был похож на сотни и тысячи других людей: с таким же, как у многих, вялым, туповатым и утомленным лицом, с глазами, лишенными блеска, с редеющей шевелюрой и ранними залысинами у висков. Кто мог представить, что' этот мужчина, этот нестарый еще мужичок, как чаще именовали подобных типов, еще недавно тащил портфель с Небесными Дарами? С волшебным зельем графа Калиостро… Кто мог вычислить его, найти в необозримом человеческом муравейнике, кто мог добраться до Хозяина?
Никто, с тоской подумал он, никто и никогда!
Рваный исчез в толпе, словно жухлый лист среди таких же листьев, кружащихся на ветру меж голых ветвей осеннего леса.
* * *
Дни тянулись за днями, томительные и бесконечные, как серо-стальная лента Ганга, обрамленная пыльными метелками пальм. Иногда Дха Чандре казалось, что он провел в обители святых братьев лишь пару месяцев, иногда этот срок мнился вечностью или, во всяком случае, долгими десятилетиями. К ним приходило много людей, множество обездоленных и голодных, старых и молодых; Звездный Творец был ласков со всеми и всем предлагал пищу, покой и свое божественное благословение. Вкусившие его даров уже не покидали приюта; тихое счастье окутывало их, наделяя тремя радостями: есть, пить и спать.
Дха Чандра тоже ел, пил и спал. Глаза его бездумно скользили по лицам прочих обитателей этого крошечного рая, огражденного высокими стенами и рядом тенистых платанов, встречая такие же бездумные и пустые взгляды. Они не разговаривали друг с другом; им не о чем было говорить и нечего вспоминать – кроме возвышенного мгновения, когда божество соединилось с душой каждого из них. Но миг этот был уже в прошлом, и память о нем становилась все слабее и слабее.
В один из дней Дха Чандра понял, что конец его близок.
Странно, но ему больше не хотелось есть и пить, только спать. Каким-то инстинктивным чувством, не человеческим, но присущим всякому живому существу, он ощутил, что стоит на пороге Великого Забытья и Бог в тиаре из виноградных гроздьев протягивает к нему свои ласковые руки. Они пахли, словно медовые травы под жарким солнцем, и Дха Чандра, жадно вдыхая этот аромат, совсем не жалел, что наступает время уходить. Он был готов к вечному странствию: глаза его закрылись, плоть окостенела, сердце стучало медленно и редко, как у йога, погрузившегося в объятия нирваны.
В эти последние часы к Дха Чандре вернулась способность видеть сновидения. Он будто бы снова очутился в подземной камере, среди алых ковров, прозрачных сосудов и блестящих серебряных курильниц, в мире тишины, покоя и неяркого света, над которым плыла, царила статуя Звездного Творца. Нет, не статуя – живой Создатель простирал к нему руки и звал к Себе, обещая вечное блаженство, сладкие сны и исполнение всех желаний. Впрочем, желание у Дха Чандры было только одно – как можно быстрей соединиться с богом.
Он опять слышал волшебную музыку, чарующий наигрыш флейт, перезвон хрустальных колокольцев; он приближался к порогу райских врат, он знал, что теперь они распахнутся перед ним навсегда. Там, за высокими створками из золотистой древесины, вращались огненные звездные спирали, там мерцало радужное сияние необозримых облачных громад, там, на фоне черного бархата небес, изгибая стройные станы, танцевали прекрасные апсары. Дха Чандра не испытывал к ним плотского вожделения; он любовался этим зрелищем с такой же надеждой, с таким же счастьем, с каким заблудившийся в пустыне глядит на свежую зелень спасительного оазиса.
