Дорога повернула, и мы вышли на поляну. Вдалеке виднелись сооружения разных архитектурных форм и скульптурные группы.
– Что это? – спросил я священника. Впервые за время нашего разговора он по-настоящему растерялся:
– Вы не знаете?
– Запамятовал. С этой стороны горы я был только пару раз. Очень давно.
– Перед нами место дуэли Лермонтова.
Действительно – как я мог забыть? Но с другой стороны, что так удивило отца Филарета? Плохо ориентируюсь в местности, не люблю стихов, малообразован, не ходил сюда на экскурсию – да мало ли по каким причинам я мог не узнать памятник?
Когда мы подошли ближе, я понял, что место дуэли сильно изменилось с тех пор, как я видел его последний раз. Во-первых, здесь появился новый памятник. Михаил Юрьевич с плохо узнаваемым лицом стоял, держа в руке огромный, гротескный пистолет и целясь в невидимого противника. Старая стела осталась в том же виде, как я ее запомнил, а неподалеку была воздвигнута огромная мраморная плита, на которой были крупно выбиты стихотворные строки:
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня же ближние мои
Бросали бешено каменья.
Часть букв была заполнена золотой краской, часть – небесно-голубой лазурью. Впечатление стела производила двойственное: примитивное и вместе с тем утонченное. Не знаю, как такое могло быть, но я почувствовал и красоту, и вычурность, и нарочитость.
Со стороны Машука, обращенной к городу, сюда шла торная дорога.
– Похоже, место популярное, – заметил я. Священник вновь странно посмотрел на меня:
– Да ведь это центр поклонения языческому культу Лермонтова. Сюда приезжают жители аулов, лежащих и за сто, и за двести километров. Местные жители считают древнего поэта полубогом, пораженным коварным демоном, но вновь обретшим силу. Пророком, вестником… Тем, кто может наградить и наказать. Он покровительствует Бештауну. Неужели вы и об этом никогда не слышали?
– Не слышал. – Я пожал плечами. – Мне приходилось бывать в Бештауне только один раз. Я все время жил в Баксанском ущелье.
Мы присели на каменную лавку неподалеку от мраморного камня.
– Среди народов, населяющих горные теснины, Лермонтов особенно популярен. – Отец Филарет осуждающе покачал головой. – У пастухов ходят апокрифические предания о молодом поэте-пророке, многие его стихи и откровения заучивают наизусть. Даже я кое-что знаю на память, хотя жил по другую сторону Кавказского хребта. Выучил в детстве. Запретный плод сладок, а у нас поклонение Лермонтову, естественно, запрещено. Но горские народы, выходцы из этих мест, игнорируют запрет митрополита Вы, сэр Лунин, явно что-то недоговариваете.
– Недоговариваю? – переспросил я. – Да ведь я ничего о себе не рассказывал. История слишком невероятная… Священник поморщился:
– Чего только не бывает в жизни! А на исповедь ходите, брат мой?
Ну, это уже чересчур! Время исповедаться, как мне казалось, еще не пришло. Да я и раньше не был добрым прихожанином. А уж теперь каждое слово, даже если ты собираешься сказать его на исповеди, прежде нужно хорошо взвесить. Так что священник напрасно надеется стать моим духовником.
Кто знает, кого на самом деле представляет отец Филарет? Да и как отнесется к моей истории сам митрополит Кондрат? То, что я собирался сделать, могло ему не понравиться…
Истолковав мое молчание как признак смущения, священник начал наставлять меня на путь истинный. Потом спохватился, что его послали вовсе не за этим, и спросил:
– Так вы в самом деле один остановили армию Лузгаша?
– Человек никогда не бывает один, – многозначительно ответил я. – Многие зримые и незримые силы помогали мне. Но не будем об этом. Скоро пойдет дождь, нужно торопиться в город. А сначала я хотел бы посмотреть на эту мраморную плиту поближе…
Я поднялся и подошел к памятному знаку, влез на невысокий мраморный пьедестал, чтобы хорошо разглядеть выбитые на камне мелкие строчки. Они не были раскрашены, и издалека прочесть их было трудно.
Блестящей стальной краской были заполнены строки:
Отделкой золотой блистает мой кинжал;
Клинок надежный, без порока;
Булат его хранит таинственный закал —
Наследье бранного востока.
Я хотел найти строки «Выхожу один я на дорогу», но не видел их. Может быть, они появлялись только в свете луны и звезд?
Сзади раздался сдавленный крик. Священник семенил ко мне, испуганно взмахивая руками. Подбежав, он сделал попытку схватить меня за ремень и оттащить от камня. Я не пытался увернуться сознательно. Это произошло на рефлективном уровне – не люблю, когда меня неожиданно хватают. Отец Филарет промахнулся и грохнулся на мраморное подножие. Я только собирался помочь ему и разузнать, не сильно ли он ушибся, когда из кустов раздался истошный вопль:
– Святотатство!
Священник без моей помощи вскочил как ошпаренный и кинулся в сторону города, на ходу крича:
– Бежим!
Я последовал совету отца Филарета. Меня не нужно было уговаривать – из кустов метрах в ста от стелы резво выскочили человек пять абреков с грозно топорщившимися усами и обнаженными кинжалами. Они гомонили о чем-то между собой, но не обращались к нам, и это мне не понравилось больше всего – не бойся собаки, которая лает, бойся ту, которая рычит.
Пожалуй, я был в состоянии справиться с абреками, обезоружить их и уложить лицом на землю. Не так их было и много, да и впечатления великих воинов они не производили, пусть даже им покровительствовал сам Лермонтов. Но, действуя рефлекторно, я воспринял их появление как реальную опасность. Опасностей следовало избегать. Поэтому пришлось подчиниться команде Филарета.
Уже на ходу я понял, что поступил правильно. Какое бы мы прегрешение ни совершили, связываться с местными воинами или жрецами, наверняка имевшими поддержку в городе, не стоило. Зачем драться там, где можно убежать?
Не понимал я другого – как пожилой, находящийся в не очень-то хорошей форме священник намеревается скрыться от молодых джигитов. Сначала он, конечно, показал достаточную прыть. Да и фора в сто метров нам помогала. Но постепенно отец Филарет начал терять скорость. Джигиты нас догоняли.
Впереди показалась странная решетчатая беседка. Около нее стояло несколько лошадей, внутри – устройство, напоминавшее корыто с сиденьями. Чуть позже я сообразил, что это – небольшой вагончик, стоящий на рельсах. Людей в беседке не было.
– Редкая удача, – задыхаясь, бросил Филарет. – В вагон – так мы сможем спастись.
