Огнях?
Там, за окном.
Платформа, стены, пол. Все сияет и светится. Как на съемках кино. Верно. Здесь и в самом деле частенько снимали кино. Но не могли же они устроить все в мгновение ока. Я протер глаза, мигнул пару раз.
Клаустрофобия. Паника. Мерещится черт знает что.
Нет, не развеялось.
Со стен вопит реклама. Я о таких фильмах и не слыхивал. Странные имена. Совершенно бессмысленные фразы. И люди. Множество. На всех какие-то странные одежды. Не то чтобы безобразные, а так… прикольные. Цвет, покрой брюк, длина юбок…
Полный отпад.
На стене цветными плитками было выложено название станции: «86-стрит».
Да нет. Это же «Гранит-стрит»!
Люди на платформе задвигались, направляясь к двери в середине нашего вагона. Дети визжали, заглядывая в наш вагон.
А в вагоне стояла кромешная тьма. Я ощущал присутствие людей, я слышал их дыхание. Но никого не видел. Ни единой души. Несмотря на яркий свет за окном.
Как такое может быть?
Свет с перрона не проникал в вагон, словно вагонные стекла его одновременно поглощали и отражали.
Я открыл рот, чтобы хоть что-нибудь сказать — не важно что.
Как вдруг справа — уууф!
Дверь посередине вагона открывается. И в нее врывается…
Свет?
Не просто яркий — слепящий свет. Огромный столб света.
Наконец я смог разглядеть лица пассажиров. Я жадно впился в них, чтобы прочитать то же потрясение, подтверждение тому, что не я один вижу все это. Но ничего, кроме скуки, я не увидел. Вялое раздражение. Как если бы ничегошеньки не случилось.
Сквозь толпу пробиралась фигура. Знакомая. Я видел этого человека раньше. Еще на перроне. Такой тощий унылый фитиль, от которого за версту веет тоской и страхом. В руке он сжимал квадратик голубой визитки. Он весь так и сжался в сиянии света. Но при этом широко улыбался.
Толпа на платформе одобрительно загудела, приветствуя его. Тип с визиткой замигал, а когда глаза чуть свыклись с сиянием, он шагнул из вагона наружу. По щекам у него струились слезы.
Толпа тут же поглотила его. Все хлопали его по спине, обнимали, целовали. Он чуть не потерял шапку. Визитка, кружась в воздухе, полетела на землю.
И тут дверь закрылась. И вагон снова погрузился в кромешную тьму. Поезд дернулся и снова остановился. Впереди замигали и вспыхнули резким зеленовато-белым светом прожектора головного вагона.
— У нас некоторые технические сложности… — раздался голос в репродукторе.
Поезд двинулся. Передние огни снова замигали и погасли.
Я не отрываясь смотрел на станцию. Ликующая толпа вела новоприбывшего вверх по лестнице. На платформе остался всего один человек. Он стоял не шелохнувшись и смотрел на наш поезд.
Крик вырвался у меня из горла. Я вцепился в резиновые прокладки между дверьми и яростно пытался раздвинуть их, хотя поезд набирал скорость.
И тут мой отец увидел меня. Он стоял и махал мне рукой, пока поезд не скрылся из виду.
2
Иногда от этого никуда не деться.
И это заставляет тебя быть наготове.
Папа!
Слово взорвалось у меня в голове. Такого быть не может. Но это так! Это был мой отец. Он видел меня. Папа жив!
БУМ! БУМ! БУМ!
Это я колочу кулаками по двери и кричу пронзительным, прерывающимся голосом:
— Стойте!
Теперь все глаза обратились на меня. Парень, от которого разило чесноком, отшатнулся с перекошенным от ужаса лицом.
Станция уже исчезла из виду. За окном мелькали грязно-серые стены тоннеля, освещаемые редкими лампочками.
— Следующая станция «Диэфилд»! — разорвал тишину голос машиниста по громкоговорителю.
Все это сон.
Но разве можно видеть сны широко открытыми глазами?
Еще как! Это называется стресс. Из-за стресса увидишь все что хочешь. Типа мужика в синей рубашке. А может, у меня шарики за ролики заходят? Готов биться об заклад, мои друзья так и думают. Это же написано на их вытянутых физиономиях.
Поезд сбавил скорость. Мы подъезжали к «Диэфилд-стрит». Моя остановка следующая. Я чувствовал себя разбитым. Надо выбираться отсюда. Лучше дойти до дома пешком.
Едва двери открылись, я выскочил на перрон и что было сил дунул к выходу, перепрыгивая через три ступени, пока не выскочил на свет божий.
Добежав до угла Диэфилд-стрит и Орфея, я услышал знакомый голос, окликнувший меня сзади:
— Дэвид!
Хитер! Кто же еще? Как она здесь очутилась?
ШШШШЗ!
Машина, резко крутанув, промчалась мимо, визжа тормозами. Я отшатнулся и врезался в светофор. Хитер подбежала ко мне:
— С тобой все в порядке?
Нет. Ну не мог я рассказать ей, хоть убей. Это же дурдом. Мне надо побыть одному.
— Все путем, — отбоярился я. — Увидимся.
— Дэвид, какая муха тебя укусила? — удивленно спросила Хитер.
— Никакая, — рявкнул я. — Что ты плетешься за мной?
— Ты что, забыл, что мы живем в одном доме? Мне в ту же сторону.
— А зачем сошла на остановку раньше?
— Еще и виновата. Спасибо! А что было делать, когда ты — спокойнейший парень на свете — стал колотить в дверь вагона и орать как резаный? Я ж все-таки не чужая, вот и дунула за тобой. И, слава богу, вовремя. А то б точно угодил бы под машину. И вот благодарность!
Везет как утопленнику. Хочется хоть раз побыть наедине с собой, чтоб не рехнуться, и на тебе: у меня на хвосте первая сорока франклинской средней школы.
— Я пошутил, — говорю.
— Хороши шуточки — орать «Стой!» в тоннеле, где нет ни души!
— Я хотел задать жару пассажирам, чтоб они решили, что я псих, и отодвинулись. А то сдавили — не продохнуть.
— Ври да не завирайся!
Я повернул на Виггинс-стрит. Оттуда до дома рукой подать.
— Послушай, Дэвид, — зудела у меня за спиной Хитер. — Тебе надо выговориться. У тебя сейчас нелегкие времена… Ну, сам понимаешь… папа, и все такое…
Я резко притормозил:
— А с какой стати ты сюда моего отца приплела?
— Да так… Я просто хотела сказать… Ты сам не свой с тех пор… Ты и сам знаешь.
— Послушай, а тебе не кажется, что тебя это не касается? Не твое собачье дело, даже если у меня стресс и я вижу всякое такое и хочу побыть наедине с собой?
