Все проще простого. В колледже мне надо будет выбрать психологию как профилирующий предмет.
И вот во сне, уткнувшись в газету, я даже не поднимаю головы, когда поезд подъезжает к станции «Гранит-стрит».
Даже когда он начинает тормозить, я не обращаю внимания.
И только когда показываются огни, я выглядываю в окно.
А там папа. Стоит и ждет меня за дверью. Стоит и улыбается. И вид у него совершенно здоровый.
Дверь открывается. Никто не двигается и не замечает этого, как и тогда.
— Идем, — машет мне рукой папа. — Не сомневайся.
Я пытаюсь встать, но не могу. Руки и ноги у меня оцепенели.
Я открываю рот, чтобы сказать что-то, но ничего, кроме мычания, не вырывается.
И папа начинает таять.
— Я приду за тобой, — говорит он.
— П… п… — Ни звука. Рот у меня словно на замке.
— Алан… АЛАН! — Это мамин голос. Она тоже в вагоне!
Я поворачиваюсь к ней. Я хочу, чтоб она не дала папе исчезнуть. Я готов просить ее, но…
— А-ЛА-А-А-А-АН!
Я открываю глаза. Это мамин голос. Он звал папу. Из ее спальни.
Я вскакиваю с кровати. Я еще не проснулся. Меня всего колотит. Я на цыпочках подхожу к двери в мамину спальню. Она чуть приоткрыта.
— Стой… там! — тянет мама сонным голосом. — Не исчезай, Алан!
17
Если мы будем действовать силой, ничего не выйдет.
Видение сведет его с ума.
Или сделает его свободным.
— Дэвид, ты хоть представляешь, который час? — послышался в трубке сонный голос Хитер.
— Извини, но мне надо было обязательно позвонить, — прошептал я. — Я хочу сделать еще одну попытку.
— Что? Дэвид, может, ты это… типа того… во сне говоришь? Потому что если ты ради этого прервал мой красивый сон…
— Станция-призрак, Хитер! Я больше не сомневаюсь. У нас с мамой был один и тот же сон. Папа звал нас. Она еще спит, а я не могу. Мне надо идти на станцию. Жди меня в вестибюле, ладно?
— Ты не знаешь, что творится на улицах Франклин-сити по ночам?
— Через пятнадцать минут, слышишь?
— Ах, чтоб тебе!
Я был внизу ровно в двенадцать. Хитер уже ждала меня. Улицы были пугающе спокойны. У нас изо рта вырывались облачка пара, а эхо шагов отдавалось далеко впереди.
Вот уже в который раз мы спускались по ступенькам в метро. На сей раз кругом не было ни души, разве что дежурный дремал в стеклянной будке.
Хитер направилась к турникету.
— Подожди! — остановил ее я.
Достав из кармана два жетона, врученных нам Андерсом, я протянул один ей. Один я оставил дома. На мамином ночном столике.
Хитер и я глянули друг на друга из своих турникетов. Я сунул свой жетон в щель. Жетон провалился, и я нажал на перекладину.
Есть! На сей раз сработало.
Челюсть у Хитер отвисла, и я испугался, что она ударится об пол.
Она бросила свой жетон и присоединилась ко мне.
— Ущипни! — попросила Хитер, протягивая руку.
Я ущипнул ее, а она меня.
Нет, мы были реальны.
Все шло так, как говорил Андерс. Мы хотели этого.
Стуча на стыках, приближался поезд.
С грохотом он подлетел и остановился.
Мы вошли в вагон. Дверь закрылась, но мы даже не сели.
Поезд тронулся. Набирая скорость, вошел в тоннель.
Через некоторое время он стал сбавлять скорость. Хитер вцепилась мне в руку.
Непроглядная тьма. Визг тормозов. Мы останавливаемся.
И вдруг — огни.
Яркие. Палящие. Режут глаза. Пришлось даже зажмуриться.
— Ничего не вижу! — крикнул я.
Никакого ответа.
Боль. Острая пронзающая боль.
— Это не как в прошлый раз! — выкрикнул я. — Что-то не так.
Хитер не двигалась. Она все смотрела в окно двери, крепко держа меня за руку.
Поезд совсем остановился, и я услышал шипение открывающейся двери.
18
Ну вот.
Я пытался открыть глаза, чтобы видеть свет.
Меня начало всего трясти. Лицо Хитер еле виднелось. Оно было полупрозрачно. Она не отрываясь смотрела в дверь.
— Хитер, закрой глаза! — закричал я.
Она улыбалась. Теперь я рассмотрел, что она улыбается. И еще я кое-что разглядел. Какое-то движение, отразившееся в радужной оболочке ее глаз.
Фигура. Она росла. Я повернулся к ней, но веки у меня сами собой закрылись.
Бежать!
Но я стоял не шелохнувшись. И вскоре дрожь прекратилась. Я стал дышать ровно и глубоко. И с каждым вдохом боль мало-помалу отступала, пока совсем не ушла, словно я изгнал ее окончательно.
А когда она ушла и глаза больше не ломило, я открыл их.
Освещение было такое же яркое, но больше не причиняло боли. Теперь это был просто свет. Свет без былого палящего жара, без боли.
И я увидел фигуру, отражение которой поймал в глазах Хитер. Фигура двигалась в потоке света, простирая ко мне руки.
— Папа?
От его улыбки померк даже этот яркий свет. Глаза у него были припухшие, будто он плакал. Но вид был здоровый. Прямо пышущий здоровьем.
— Сейчас самое время сделать это, — сказал папа.
Иди. Это безопасно.
Я прыгнул к нему. У меня было такое чувство, что я сбросил десять лет и мне снова три годика, и я обезумел от радости, что папа пришел с работы.
Я даже забыл, что это такое.
Только было еще лучше. Намного лучше.
За спиной послышалось шипение закрывающейся двери. Я обернулся.
Хитер стояла в вагоне и смотрела на нас через стекло. По щекам у нее струились слезы.
— Хитер! — закричал я. — Что ты делаешь?
Она махнула рукой, когда поезд тронулся.
— Все в порядке, — сказал папа. — Она знает, что не принадлежит этому миру. Это ты отсюда.
Ночной столик. Жетон на мамином столике.
— СКАЖИ МАМЕ! — крикнул я Хитер.
Но это было бесполезно. Грохот поезда заглушил мои слова.
Папа положил руку мне на плечо, и я снова повернулся к нему.
