Затем Диц откатился в сторону, махом ноги сделал подсечку Санчесу и в мгновение ока оказался в ванной комнате. Только теперь стоявшие на балконе командос ударили ему вслед из своих бесшумных автоматов. Выждав две длинные очереди, которые разнесли половину номера и отправили Санчеса на тот свет, Диц вынул из-под раковины приклеенный скотчем серебристый «Магнум», вышел и два раза выстрелил.
Автоматчиков перебросило через перила, их тела повисли на ветвях растущей под окном акации.
Мистер Конго сидел на своем месте, не шелохнувшись. Его лицо, запорошенное мелом штукатурки, казалось неживым. Диц неторопливо оделся и приблизился к нему вплотную.
— Сейчас у вас погаснет сигара, мистер Конго.
Дрожащей рукой Конго поднес окурок сигары к губам и раскурил. Толстый уголек на ее конце запылал жаром. Диц вынул сигару у него изо рта и глухо произнес:
— Хайль Гитлер. Это настоящий ответ на все вопросы. Я выхожу из игры, но не прощаюсь.
И он вдавил пылающий конец сигары негру в лицо.
Раздался крик, Петя зажмурил глаза, зажал уши и сжался в комочек. Диц взял мальчика двумя пальцами за шиворот и посадил в кейс. Затем спустился по стволу дерева на землю и под вой полицейских сирен растворился в темноте ночи.
Огромный, величиной с бульдозер, джип до самого рассвета мчал их на запад по пустынной дороге. Когда дороги кончились, машина рванула прямо через лес. Она ломала сучья, разрезала лианы, переплывала реки и болота. Она переваливалась через камни и поваленные бревна. Петя не сомневался, что машина полетит по воздуху, как только в этом возникнет необходимость.
Но вот впереди показались бурые, раскаленные солнцем громады Кордильер. Еще несколько часов они двигались пологими обходными тропами, но затем уклон сделался почти отвесным, и машина остановилась. Петя с интересом ждал, что будет дальше.
Но они не полетели: просто из корпуса вылезли четыре острые металлические лапы на шарнирах, и машина с прежней настырностью полезла вверх по круче.
А вот и небольшое плато с посадочной полосой для легкого одномоторного самолета. Пару часов езды по более или менее накатанной трассе, пеший переход, и они на месте.
7
Гитлер и Фрида. — Курт во главе олимпийской колонны. — Фриц Диц просит у фюрера сутки на размышление
Адольф очнулся от муторного послеобеденного сна и сразу взглянул на циферблат напольных часов. До начала трансляции оставалось время. Он сделал потягушечки и окончательно разлепил глаза.
Когда-то он спал не более четырех часов в сутки, но после того как его тело приобрело кукольные размеры, а организм ослаб от лошадиных доз препаратов, время сна увеличилось до шестнадцати, а иногда и до двадцати часов в сутки. Адольф где-то читал, что именно столько спит лев. Но если льва признают царем зверей, то не должны ли его признать царем людей?..
Тяжелые шаги прервали его величавые размышления. В спальные покои вошла Фрида, женщина пожилого возраста с фигурой чудовища Франкенштейна. Ее называли старшей горничной, однако в действительности она была самой настоящей нянькой ослабшего фюрера. Она меняла ему белье, купала его, одевала, следила за соблюдением режима. Забот хватало, потому что Адольф испортил себе пищеварение и справлял нужду часто и самопроизвольно.
Фрида подняла край одеяла и принюхалась. Гитлер привычно напрягся в детском испуге. Но вот хранившее обычно скорбное выражение лицо няньки разгладилось в улыбке:
— А у нас сегодня чистенько, — басом пропела Фрида и погладила фюрера по головке. — Какой умненький, чистоплотный мальчик. Скажу повару, чтобы и впредь давал тебе на обед распаренную брюкву с чесночным соусом и отвар из чернослива.
— Нет, нет, Фрида, — возразил Гитлер, довольный, впрочем, ее похвалой. (Гораздо чаще он слышал от нее гневный окрик «Опять обгадился, маленький уродец!») — Не надо чесночного соуса, меня от него пучит.
— Это ничего, пускай пучит; я помассирую пупсику животик, и все газы выйдут наружу. Вот так, вот так…
Адольфу было приятно, что кто-то имеет власть над ним, нянчится с ним как с маленьким ребенком, иногда хвалит, а иногда может отшлепать. В такие минуты его неуравновешенная психика возвращала его в далекое прошлое, когда было уютно и интересно, а каждый день тянулся словно год. Теперь же фальшивые голоса окружавших его льстецов казались слишком приторными, а жизнь слишком короткой и нелепой.
Он скушал свой полдник, состоявший из листа свежесрезанного, поблескивающего капельками воды салата, проглотил бессчетное количество таблеток разных форм и расцветок, получил от Фриды хорошую очистительную клизму и наконец уселся перед телевизором в комнате отдыха.
Здесь, в Колумбии, начинало темнеть, но в Европе было еще утро. Сейчас, сейчас, уже совсем скоро, в Санкт-Петербурге начнется открытие Тридцатых летних Олимпийских игр, и его сын Курт, гордость и надежда Пятого Рейха, сделает почетный круг по стадиону, гордо держа на вытянутой руке белоснежное знамя команды «независимых». А потом, когда он возьмет все золото Олимпиады, этот новый Адам, прародитель будущей расы сверхчеловеков, во время торжественного закрытия гордо поднимет другой флаг — украшенный свастикой, и весь мир увидит этот триумф воли, и мир поймет, почувствует приближение другой, прекрасной эпохи торжества разума, расцвета искусств и физической красоты избранных.
Но как же! Как же! Все это может случится без него! Ему необходимо время, всего только тридцать один год — сна, комы, глубокой заморозки — чего угодно, только бы дотянуть до нового урожая травки молодушки.
Если мальчик-гомункулус, о котором говорил Карл, действительно существует, возможно, что есть способ уменьшения человеческого тела в тридцать или даже сорок раз, и если удастся раскрыть эту тайну, он получит сколь угодно много лет жизни, он получит абсолютное бессмертие. Ах Фриц, Фриц, что за игру ведешь ты со мной, почему ты прячешь его от меня?..
И, словно в продолжение его мысли, неподалеку раздался по-военному четкий и в то же время полный достоинства голос:
— Я здесь, экселенц. Вы звали меня, и я у ваших ног.
В дверях стоял одетый в форму оберштурмфюрера СД красавец Фриц Диц.
* * *
Гитлер не был удивлен его появлением.
— Садись, Фриц, уже скоро, — негромко произнес он, не отрывая взгляд от экрана.
Диц уселся в кожаное кресло рядом с фюрером, закинул ногу на ногу и закурил. Существовавший в колонии кодекс этикета предписывал самые различные типы и даже оттенки поведения: в рабочем кабинете фюрера, за обедом, на прогулке, в банях и т. п. Здесь, в пестрой, благоухающей цветами комнате отдыха, среди густой оранжерейной растительности, под щебетание птиц и журчание фонтанчиков, барон фон Диц мог вести себя хотя и не столь же свободно как, допустим, в банях, но гораздо более раскованно, чем на прогулке.
Оба молчали, глядя на экран: сборные команды маршировали по кругу, появляясь из-под трибун в строгом алфавитном порядке. И вот, наконец, ведущий сделал долгожданное объявление:
