«Неужели вот так вот всё, по-скотски закончится? — подумал Котов. — И стоило из-за этого…»
И вдруг в чёрных тучах образовался просвет. В него ворвался весёлый солнечный зайчик и звучная милицейская сирена — музыка, прекрасней которой друзья ещё не слышали. Во двор въехала сияющая и искрящаяся замечательная сине-жёлтая машина ПМГ.
Зловещие мертвецы расступились, но не обратились в бегство.
— Что стоите, прыгайте в кузов! — поторопил высунувшийся из кабины лейтенант.
Ещё не веря своему счастью, друзья забились в тесную коробку кузова и захлопнули изнутри дверцу. Машина рванула с места и, набирая скорость, поехала прочь. Послышались запоздалые крики, угрозы, в дверцу ударились камни и железки…
Как выяснилось уже в гостинице, Степанов что-то такое знал. Кого-то из его знакомых здесь уже не то убили, не то покалечили. Но он не стал никого отговаривать, а просто сам подло остался в номере. До самого Ленинграда в коллективе ему был объявлен жестокий бойкот.
Местный устроитель, которому было заявлено об отказе и немедленном отъезде, уговорил группу остаться. Нужно было отыграть единственный концерт, билеты на который уже распроданы. Он поклялся, что случилось недоразумение, и что на рок собирается совершенно другая публика, которая сама боится хулиганов.
Он оказался прав. «Обводный канал» приняли «на ура», как и везде, хотя первые песни ребята играли без обычного энтузиазма.
Впоследствии Котов составил чёрный список регионов, опасных для жизни и здоровья длинноволосого человека. Список получился длинный и сплошь состоял из депрессивных регионов «красного пояса».
И наоборот: Украина и Прибалтика, например, весьма радушно принимали самых экзотических представителей рок-н-ролльного цеха.
Предварительная беседа
В конце августа произошло событие, которое предварил телефонный звонок.
— Это Дмитрий? Здравствуйте. Сергей Потехин беспокоит, из горкома комсомола.
— Здравствуйте…
— Давай будем на «ты», по-комсомольски, — с ходу предложил Потехин.
— Хорошо.
Ты только не подумай, что у нас к тебе какие-то претензии; мы ведь тоже люди — и повеселиться, и потанцевать…
— Понятно.
— Ты не мог бы завтра зайти? Просто поговорить, поближе познакомиться…
Власть комсомола была в те времена сильна и могущественна. Она пронизывала все сферы человеческой деятельности и была второй по значимости идеологической структурой после КПСС. Отказаться от приглашения было невозможно.
— Молодец, что пришёл! Проходи, садись…
Дима осмотрелся. Ковровая дорожка на лакированном паркете, большой письменный стол, за ним — два окна и портрет Ильича в пролёте. Стулья по периметру. На одном из стульев ещё один молодой человек — в сером пиджаке, с не запоминающимся лицом. В отличие от Потехина, без комсомольского значка на лацкане.
— Это Владимир, познакомьтесь.
Безликий поднялся и тоже с улыбкой пожал Котову руку.
— Садись, садись, закуривай, — Потехин протянул сигареты.
Несколько секунд молча курили.
— Не смущайся. Расскажи, как живёшь, чем ещё интересуешься, кроме музыки, — предложил Потехин.
Вот уже год Котов ощущал своё могучее превосходство над окружающими. Его манеры стали надменны или, в лучшем случае, снисходительны. Это особенно подчёркивалось его недавним приобретением: звёздной болезнью.
— Ни чем, — сказал Котов, глядя в окно на Смольный собор.
— Один живёшь?
— Да.
— Родители?
— В командировке.
— Далеко? Надолго?
— В Монголии. Пока согласно контракту, на три года.
— Наверное, продлят. Там хорошо, можно себя на всю жизнь обеспечить. Один мой знакомый, Вася Коробейников…
И Потехин рассказал, как его знакомый невероятно обогатился, отработав пять лет в дружественном Ираке.
— Сам-то, хочешь за границу?…
Не желая отвечать на провокационный вопрос, Котов пожал плечами.
— А друзья бывали в загранке?
— Слушай, мне пора уже.
— Ладно, погоди, ты не торопись. Закончим быстро, по-военному. Ты, кстати, где-то в засекреченной части служил? Нулевой допуск?
«Всё знает», — подумал Котов.
— Допуска нет, но подписку давал о неразглашении. Я больше в оркестре.
— А это даже лучше, что без допуска… Это даже облегчает… — Потехин переглянулся с Владимиром, который что-то всё время помечал в своём блокноте. — Из вашей части в Афган отправляли?
— Из нашей никуда не отпускали, даже в увольнение.
— Попал, что называется. А как ты думаешь, надо было нам туда?
Не смотря на свой задушевный тон, Потехин вёл себя безобразно. Но Котов твёрдо решил вести себя сдержанно и дипломатично.
— Время покажет.
— А вот слушай, у тебя такая песня есть: «Не стреляй» — это про Афган?
— Это про Америку, то есть, как они во Вьетнаме…
— А я, знаешь, так и подумал. Только объясняй это на концертах, ладно? Там ещё «Шар цвета хаки» — тоже про Вьетнам?
— Разумеется.
На протяжении последующего часа Потехин подвергал кропотливому анализу песни Шевчука, Кинчева, Бутусова, БГ, Цоя, Науменко и так называемые гибриды.
Котов и сам плохо понимал многие из этих текстов, а теперь ему приходилось объяснять их с позиций марксистско-ленинской философии. Результатом разбора стал перечень песен «Обводного канала», «не рекомендованных к исполнению», на который Котов чихать хотел.
— И последнее, — сказал Потехин. — У нас, в смысле, у комсомола, через месяц будет общегородское мероприятие. Рапорты, отчёты… это тебе не надо. А по окончании — сборный концерт. Сделаете несколько номеров?
— Для этого вызывали?
— Нет, это так, постскриптум. Что мы, звери, что ли… Даже не отвечать можешь.
— Аппарат будет стоять?
— Всё будет. И аппарат, и банкет, и деньги. Хочешь — грамоту нарисуем.
— Ладно, сделаем.
Дима поднялся с места. Потехин и Владимир тоже поднялись, заулыбались и протянули руки.
Абсолютная память
Мы с Поповым продолжали трудиться в котельной. Этот мир мог бы прозябать ещё вечность, если бы нам не пришло в голову поторопить события. Чёрт их там знает, как они это делают, но очень многое Попов знал наперёд не хуже меня. Нам пришлось объясниться начистоту.
До утра я рассказывал о том, что ожидает страну и мир в ближайшие пять или шесть лет. А потом, на рассвете, мы додумались до простого и гениального по своему идиотизму решения: написать письмо Гималайскому.
