Дранка, конечно, именно так и поступил.
- Приветик, Тузик! - дурашливо проблеял он. - Не поминайте лихом! - И бессмысленно заржал, и в тот же момент Ленька бросился на него и стал его бить.
Наверное, у него от возмущения что-то заскочило в голове, он даже как-то ослаб, себя не помнил, и, невнятно выкрикивая какие-то слова, глотая раскрытым ртом воздух и заикаясь, он стал пихать кулаками Дранку, толкать его плечом, лягать коленкой, но от горя и возмущения делал это все так медленно и так слабо, что тот даже сразу не понял, что его бьют. Он только пятился, отпихивал Леньку своими длинными ручищами и с удивлением тупо повторял:
- Ты это что? Драться?
Но было видно, что сам-то он в этом далеко не уверен. Он все пятился, и спрашивал, и отпихивался ручищами, как вдруг Леньке каким-то чудом удалось залепить ему довольно удачно куда-то в область носа; Дранка разозлился и ударил Леньку так, что тот отлетел шага на четыре и сел на землю, но опять вскочил и кинулся опять в бой.
И вот уже тут мы все заорали: "Ах, вы еще и драться?!" - и пошла общая драка, какой, наверное, не было с тех пор, как привезли первый кирпич для постройки первого дома, в самом первом квартале нашего района.
Девочки кричали: "Позор! А еще школьники называются! Прекратите немедленно!", но у нас в ушах все еще стоял предсмертный вопль Тузика, и нам в ту минуту казалось, что вся подлость и несправедливость мира стала тут, прямо перед нами, и мы набросились на нее и дрались изо всех сил. Если мы уж никак не могли помочь загнанному Тузику, мы жаждали хоть отомстить, потому что мы не желали признавать торжества несправедливой силы, у кого зубы длиннее, как у этого лохматого черта...
Конечно, это всем нам приходило в голову некоторое время спустя, а в ту минуту мы, стиснув зубы, лупили, боролись, подбивали подножками, валились в обнимку на землю, старались затиснуть себе под локоть чью-нибудь шею и ткнуть мордой в грязь. И Дранкины мальчишки орали:
- Ах! Так вы драться?
А наши вопили:
- А-а! Вы еще драться?
Уже кто-то из маленьких, сидя на земле, ревел, держась за ухо, двое врагов в обнимку докатились до края и зашуршали в овраг!
Девочки на нас кричали, пробовали растаскивать в разные стороны, но никто на них не обращал внимания.
Когда ты, сцепившись с каким-нибудь злодеем, только и думаешь, как бы его свалить, а он пыхтит у тебя над ухом, стараясь тебя тоже подкузьмить каким-нибудь приемчиком, и потом вы вместе бухаетесь на землю - тут может заиграть духовой оркестр, и ты его не слышишь, ты как будто находишься в каком-то другом мире, довольно-таки гадком, злобном и даже диком, но выбираться из него тебе вовсе не хочется!
Но все-таки мало-помалу до нас стало доходить, что девочки визжат и кричат как-то по-другому. К тому же мы сами немного повыдохлись - еле дышали, морды у всех были багровые, пятнистые. Если б нас нарисовать, наверное как раз понадобилась бы та лиловая краска, которую слопала коза у бородатого художника. И зеленая тоже. От травы, по которой мы катались и в которую тыкали друг друга мордами. Девчонки визжали и показывали пальцами, все в одну сторону. Мы тут поглядели и просто ахнули!
По ту сторону оврага мчался во весь свой кроличий мах, прижав ушки, Тузик, а за ним своими громадными прыжками - озверелый кавказец. Он престо висел у Тузика на хвосте, но, оказывается, все никак не мог схватить!
Тузик еще был живой и все еще боролся, спасая свою шкурку.
Девочки стали звать и кричать. Ленька вопил, мы все орали:
- Тузя! Сюда! Тузик! К нам, скорей! - Уж тут мы бы его не дали на растерзание! Да куда там! Обе собаки опять мелькнули между белых стволов берез и умчались в рощу.
Тогда мы опомнились, и всей толпой сломя голову кинулись вниз по откосу оврага, подбирая на ходу кто хворостину, кто какой-нибудь гнилой сучок или камушек из ручейка на дне оврага.
У нас появилась надежда, если Тузик еще продержится несколько минут, как-нибудь отбить его от преследователя.
Мы выбрались на ту сторону, вооруженные кусочками кирпича и сучками, но на поляне уже никого не было. Было так безнадежно тихо, что девочки начали всхлипывать.
Потом среди березовых стволов мелькнула песочного цвета шкура Мамеда перед ним никого уже не было, он один выбежал на поляну, остановился, оглянулся и вдруг, поджав хвост, помчался опять, описывая круг по поляне, а за ним следом вылетел и погнался наш Тузик!
Они описали полный круг и вдруг повалились рядом на землю, тяжело дыша, разинув пасти. Нужно было быть слепым или идиотом, чтоб не разглядеть, что морды у них развеселые, они вдосталь наигрались, бегая взапуски, и теперь, страшно довольные, вывалив набок языки, лежат морда к морде, в восторге от приятной игры и друг от друга.
Потом девочки помогали нам оттирать наши багровые рожи, макая платки в воду, кое-как застегивали рваные вороты на рубашках, и мы, опять разбившись на две партии, молча пошли по домам.
Галя громко проговорила, ни к кому не обращаясь:
- Великий ученый Павлов как-то сказал, что собака вывела человека в люди. Но он ошибся: она дошла в своей работе только до полдороги!.. До сих пор приходится поражаться, насколько собаки бывают разумнее мальчишек!
Вскоре после этого случая к Леньке приехал наконец его отец-полковник, он побежал стричься в парикмахерскую, надел белую рубашку и укатил на весь день в Москву, обедал с отцом в новой гостинице и вернулся домой еле живой от усталости, счастливый, но грустный - оказывается, полковник завтра утром улетит к себе обратно "туда", а ведь рассчитывал провести в Москве День Победы, но так уж получилось! Служба!
В семь утра ему нужно было ехать провожать и прощаться, опять неизвестно насколько! У него был такой рассеянный и грустный вид, что я сказал:
- Хочешь, мы поедем вместе с тобой? - Аэропорт был по нашей трассе, и ехать было недалеко.
Леня обрадовался и сказал, что это отличная мысль, у отца времени будет все равно в обрез, а одному возвращаться всегда так тоскливо.
Мы договорились ровно в семь быть на автобусной остановке: и так оно и вышло, мы явились минута в минуту - втроем, все, кто сговорился, а кроме того, зевая, притащился и долговязый Дранков - Дранка - проводить нас до автобуса.
Не то, чтобы мы с ним очень подружились за это время, но после собачьей истории вся вражда наша с шипением и свистом вылетала, как воздух из тугой проколотой камеры.
Леньки на пустой автобусной остановке еще не было, но там стояли два чемодана, которые стерегла Галя. Вообще-то Галь у нас видимо-невидимо. В редком корпусе одна-две, а то есть и по четыре. Но это была наша Галя, симпатичная. Она ехала провожать свою маму. Они пропустили автобус, потому что мама вспомнила, что позабыла на столе какой-то документик, не очень важный, но все-таки решила за ним сбегать, а Галю оставила на остановке с чемоданами.
