– Мама! – выдохнул Павел, и рот его скривился в горькой гримасе.
– Ольга Николаевна! Вы пользуетесь духами? Как долго держится аромат на одежде? Может он так благоухать более десяти лет?
– О, нет! Даже самые хорошие парижские духи так долго не пахнут! А это платье, верно, надушено не очень давно!
– Вот и я так подумал. К тому же, когда я перебирал гардероб госпожи Горской, мне бросилось в глаза, что это платье висит как бы особняком, с краешку, оно не замято, как остальные вещи, и вроде даже поглажено. Одним словом, складывается впечатление, что его не так давно надевали. А вот шляпа, вероятно, та, что была на призраке. Почему? Другие шляпы в картонках проложены старыми пожелтевшими бумагами. А эта – нет, бумагу выбросили, она мешала или выпала случайно. Я нашел ее позже, под комодом. Итак, платье и шляпу недавно надевали. Что еще говорит о том, что комнату Тамары Георгиевны посещали? Например, едва заметная примятость на чехле кресла. Такая остается после того, как на нем недавно посидели. Затем ключ. Если предположить, что комната давно не отпиралась, то почему ключ идет легко, без скрипа и усилия, точно замок предусмотрительно смазывали? В то время как в соседних помещениях, где бывают хозяева постоянно, ключи скрипят и даже плохо поворачиваются!
Ответ напрашивается сам собой: тот, кто приходил, позаботился, чтобы проникать в комнату без звука, тихо, незаметно.
– Но кто же это? Не томите! – не вытерпел Трофимов.
– Да, да, я уже приближаюсь к концу своих рассуждений. Используя служебное положение, я побывал во всех комнатах, да, да, уважаемые дамы, во всех. Пришлось мне осмотреть и ваши вещи, как бы неприятно и неприлично это вам ни казалось.
– Какая низость! – прошипела Вера. – Вероятно, это доставляет вам тайное наслаждение. Копаться в дамских вещах, белье и прочем!
– Да, именно прочее и оказалось довольно любопытным! – Сердюков не обратил внимания на злой выпад девушки и продолжал:
– В вашей, Вера Вениаминовна, девичьей светелке, как и подобает, находится туалетный столик, на нем масса коробочек, флакончиков с духами, помадами, румянами, разноцветным гримом. Грим, вероятно, еще остался от вашей матушки? Впрочем, неважно, такой товар можно легко купить. Его часто используют актеры, чтобы придать лицу особую яркость или, наоборот, смертельную бледность, навести черные круги под глазами для пущей выразительности. Вы много времени проводили рядом с матерью, внимательно наблюдая, как она гримируется к роли, иногда меняя лицо до неузнаваемости.
– Я не понимаю, к чему все это! – произнесла Вера.
– А к тому, что при внимательном рассмотрении я обнаружил, что цветной грим истрачен мало. Белый же вычерпан из коробочки почти до дна! А теперь вспомним, Ольга Николаевна, услышав крик мужа, его зов о помощи, выбежала из своей комнаты и обнаружила его мертвым. Она бросилась к падчерице и долго-долго стучала в дверь. Когда дверь отворилась, Ольгу Николаевну поразила ваша неестественная, смертельная, бросающаяся в глаза бледность. С чего бы это? Ведь вы сладко спали и не знали о несчастье? Вы, цветущая девушка со здоровым цветом лица, и вдруг странная, неестественная бледность?
Оля, Павел и Борис уставились на Веру.
– Я же говорила, что испугалась! Ничего не понимала со сна!
– А я думаю, вы понимали, что вам надо быстро вернуться к себе, разоблачиться, спрятать шляпу и платье, а вот смыть грим вы не успели и открыли дверь, надеясь, что испуганная Ольга в суматохе не обратит внимания на данное обстоятельство!
– Но зачем это мне? Зачем? – Вера замахала на следователя руками, точно пытаясь отогнать нелепые обвинения.
– Это непростой вопрос. Я допускаю, что вы не предполагали столь скорого результата, хотя в глубине души и рассчитывали на него!
– То, что вы говорите, похоже на безумие! – не выдержал Павел. – Вы обвиняете сестру в убийстве отца, но ведь она любила и боготворила его! Может быть, больше, чем кто-либо из нас!
– Вы абсолютно правильно подметили, молодой человек! Состояние Веры Вениаминовны, вероятно, приблизилось к безумию. Она любила и ненавидела одновременно!
– Откуда вам знать! – прокричала Вера, ломая руки.
Она уже не могла более сидеть на месте, вскочила и заметалась по комнате. Трофимов поспешил к своему саквояжу и извлек оттуда успокоительные капли.
– Откуда мне знать? – Сердюков потер пальцем переносицу. Его длинный нос от усталости заострился и казался еще длинней. – Конечно же, мои наблюдения привели к этому печальному выводу. Ведь мы, полицейские, в ходе расследования опросили множество людей, живших в дачном поселке. От них я узнал о некоем господине Яблокове, с которым вас, Вера Вениаминовна, частенько видели в последнее время.
– Это мое дело и никого не касается! – Вера метнула на Сердюкова ненавидящий взгляд.
Каким отвратительным теперь казался ей этот высокий сутулый человек с маленькими внимательными бесцветными глазками, редкими волосами и длинным носом, который он сует куда не следует!
– Так вот, я навестил Антона Антоновича Яблокова в его петербургской квартире. Странная вещь получается. Совершенно жалкий человечишка, ничтожный бухгалтер, блеклая внешность, пустота внутри и при этом – огромное, непоколебимое самомнение! И этот тип уверял меня, что между вами произошел безумный, отнюдь не платонический, полной пылкой страсти роман. В результате чего господин Яблоков, как человек воспитанный в старых традициях, вынужден был просить вашей руки, Вера. Он получил отказ от Вениамина Александровича в достаточно грубой форме. И вот что удивляет, конечно, в жизни бывает всякое, любовь прихотлива, но представить себе, что вы, вы, Вера, девушка из такой семьи, с вашей внешностью, вашим воспитанием, вашими жизненными притязаниями – и вдруг жалкий бухгалтер! Это немыслимо! А если и возможно, то только в одной ситуации, схватить кого попало в любовники, в женихи, в мужья. И вырваться из дома, из-под отцовской опеки, освободиться от груза знаменитой фамилии.
– Бог мой, Вера? Неужели ты могла так поступить? – простонала Ольга, имея в виду роман с Яблоковым.
– Это жалкая интрига вас больше всего волнует? – вдруг съязвила Вера.
Она оправилась от страха, или, вернее, страх разоблачения и публичный срам сделали ее смелой, слова едкими, а улыбку злой.
– А как бы вы поступили в моем случае, когда жизнь превращается в непроходящий кошмарный сон? Ты просыпаешься и ждешь, что он кончился, а он все тянется! Да, я очень надеялась, что, когда вас, Ольга Николаевна, не будет в нашем доме, я воцарюсь в нем как королева. Я стану как мама! Недаром мне все твердили вокруг, что я делаюсь все больше и больше на нее похожа! Но мгновения моего торжества оказались ничтожны, скоротечны. Будни же заполнились тяжкими запоями отца, его невыносимым раздражением, при котором он ненавидел весь свет и выедал мне всю душу своими бессмысленными многочасовыми сентенциями. Он контролировал каждый мой шаг, каждый вздох, любую мысль или желание, полагая, что он лучше меня знает, как надо дышать, любить, жить. Он выбрал для меня роль благородной жертвы. Моя жизнь должна была быть брошена ему под ноги. Мне не полагался муж, и никакая иная любовь, кроме как любовь к нему. Я должна была с собачьей преданностью сносить все его капризы и причуды, дурное настроение, неудачи, которые сыпались на его голову. Я не видела злополучных бумаг, которые вы обнаружили, но я тоже давно подозревала, что с писательством дело неладное. А как мучительно ездить в издательство, изворачиваться, плести небылицы, придумывая отговорки невыполнения условий контракта! Но при этом я ни на секунду не забывала, что он мог быть и бывал иным. Таким чудным, что я прощала ему все! Да, Яблоков – это попытка к бегству, но она не удалась. Я не могла покинуть отца, как это сделала Ольга! И тогда я стала мечтать, сначала чуть-чуть, иногда, а потом уже постоянно, о том, чтобы он покинул меня!
