Они встречались то за городом, где подолгу ходили, держась за руки, не в силах разъять их. То обменивались стремительными исступленными поцелуями в закрытом экипаже. То шептались в сумрачном уголке скромного полупустого кафе. Оля полюбила ходить под густой вуалью, скользила, точно тень, боясь быть узнанной, боясь кривотолков вокруг имени любимого. Страсть захватила ее. Она не слушала голос разума, взывавший к благоразумю. Как можно так скоро забыть покойную супругу? Как можно почтенному отцу троих детей бегать на тайные свидания? И как несолидно все это для человека его положения и возраста! Удивительно, но Извеков сам однажды высказал эти мысли вслух, сам же над ними тонко посмеялся, и тут же придал их отношениям еще больше таинственности.
Олю мучило только одно. Его дети, их искренняя привязанность к ней и дружелюбие. Ей казалось, что Вера, со свойственной ей подозрительностью, мнительностью и нервозностью, о чем-то догадывается. Она почти перестала встречаться с девушкой, боясь выдать себя какой-нибудь неловкостью. Еще больше пугала Олю проницательная мисс Томпсон. Оле мерещилось, что гувернантка уже все распознала и со дня на день выдаст страшную тайну. Но кому? Оля не знала, кого ей более всего бояться? Отца? Веры и мальчиков? А может, памяти незабвенной Тамары, которая теперь смотрела с укоризной со всех своих многочисленных портретов. Доктор Миронов, однажды зайдя в комнату дочери, с удовлетворением заметил, что исчезли изображения прежних кумиров. Ни Горской, ни Извекова. Слава богу, девочка стала взрослой, решил наивный родитель.
Оля же не могла вынести взгляда прежнего кумира. Теперь в глазах покойной Тамары ей мерещилась укоризна. А лики возлюбленного она убрала, так как полагала, что никакие портреты не в состоянии передать его живое обаяние и удивительно притягательную красоту. Странно, но девушка перестала читать романы Извекова. К чему? Ведь теперь ее жизнь превратилась в очередной его роман. И что дальше? Сильно искушение пролистать вперед, до последней страницы. Воистину, велика мудрость Творца, который не дает нам подобного знания! У некоторых книг очень плохой конец, но лучше этого не знать заранее!
Однажды вечером снова пришел Трофимов. За окном выл ветер, валил мокрый снег. Борис долго стряхивал мокрые капли с барашкового воротника пальто и шляпы, топтался в передней, медлил. Прошел в гостиную и присел к круглому столу под матерчатым абажуром. Оля безуспешно терзала пяльцы. Работа не ладилась. Известно, что вышивание требует умиротворенного состояния духа и сосредоточенности. Увы, у вышивальщицы этого не было и в помине. Смятение и тревога обуревали ее. Непослушные пальцы часто ошибались и кололи сами себя, стежки ложились криво, нитки путались и рвались. Хотелось смеяться и плакать в один момент. Гости в подобной ситуации были совсем не ко времени.
– Папы нет, он нынче поздно будет, у тяжелого больного останется, – торопливо произнесла девушка, надеясь, что незваный гость скоро откланяется.
– А я, собственно, к вам, Ольга Николаевна, – тихо ответил Борис, положив руки перед собой.
– Да… что ж… – последовал невразумительный ответ.
Оля смотрела на руки гостя и видела тонкие чувственные пальцы Извекова. Они перебирают ее волосы, едва прикасаются к щеке, шее. По коже волнами разбегаются мурашки.
– Так я же говорил вам давеча, но вы, вероятно, запамятовали, – донеслось до ее слуха. – Меня в Англию приглашают, заниматься наукой буду, заманчивые перспективы открываются!
– Рада, очень рада за вас, Борис Михайлович! Папа всегда говорил, что у вас светлая голова и вас ждет замечательная карьера! Когда отбываете? – вежливо поинтересовалась она.
– Я уж давно должен был ехать, да все откладываю, – с внутренним напряжением произнес Трофимов.
– Отчего? – не поднимая глаз от работы, поинтересовалась Ольга.
– На чужбине одному невыносимо. Бог знает, вернусь ли, свидимся ли?
– Увы, это неизбежно в подобных обстоятельствах! Но вы не печальтесь, и там потихоньку приобретете новые знакомства, может, более приятные, чем теперешние, – добавила она с грустной улыбкой.
– Так ведь в том-то и дело, что не могу я расстаться с этими, как вы выразились, теперешними знакомствами! Для меня уехать от вас, что половину себя тут оставить! Не могу я без вас покинуть Петербург! – почти вскричал Борис и вскочил.
Оля так испугалась, что пяльцы выскользнули и упали на пол. Трофимов покраснел и продолжал громким голосом:
– Хожу к вам, хожу, намекаю. А вы не видите и не слышите! Так вот я и говорю вам прямо, Ольга Николаевна, выходите за меня замуж, и поедемте со мной в Лондон!
– Боже милосердный! Боря, голубчик! – Оля всплеснула руками, не зная, что теперь делать.
– Оленька, милая, родная, бесценная моя! Я люблю вас! Как ненормальный, как заговоренный, хожу к вам, о вас думаю, мечтаю! – Борис бросился к ней, но она шарахнулась от него в другой угол комнаты.
– Да что же вы бежите-то от меня?! – Он почти плакал. – Разве я обижу вас? Да лучше сам пропаду тысячу раз! Оля! – Боря протягивал к ней руки, но Ольга оставалась неподвижна.
– Отец знает о вашем сватовстве? – тихо спросила она.
– Как не знать, – он опустил руки, не встретившие ответного порыва, и уныло пожал плечами. – В вашем доме даже приблудные собаки знают, что я люблю вас и хочу жениться.
– Стало быть, это одной мне невдомек. А знаете, почему? – Она нехорошо улыбнулась. – Потому что я так же безумно люблю, и ничего не вижу вокруг. Увы, милый, добрый, хороший мой Боря, не вас! Мне больно и горько вам это говорить, но не сказать в сложившихся обстоятельствах немыслимо. Только вы и поймете меня!
Борис остолбенел от ее признания.
– Господи! Какой я болван, слепец! – Он хлопнул себя по лбу и зло засмеялся. – А ведь я догадываюсь, кто этот счастливчик! Икона ваша, образ бестелесный писаки бесталанного, романиста нашего Извекова, угадал? Смешно, нелепо, дико отвергать чувства живого человека в угоду эфемерной мечте, поклонению мифу!
– Отчего же бестелесный, отчего же миф? – неприязненно и с вызовом ответила Оля, оставив без внимания обидные эпитеты в адрес возлюбленного.
– Стало быть, у вас настоящий роман? – почти зловещим шепотом произнес Борис.
Оля покраснела и обхватила себя руками, как бы пытаясь спрятать свою тайну. И тут раздался взволнованный голос:
– Я бы тоже хотел услышать ответ на вопрос Бориса! – В дверях стоял Николай Алексеевич.
Пальто расстегнуто, без шляпы, бросил в передней. В руках он держал корзинку, из которой кокетливо выглядывала головка нарядной бутылки шампанского.
– Вот, – доктор неловко протянул свою ношу, – спешил, на лихаче гнал, думал поздравить своих детей, порадоваться! Извините, я слышал ваш разговор! Значит, Извеков!
– Папа! – Оля в отчаянии бросилась к отцу. – Это вовсе не то, что ты думаешь!
– Это ты не то думаешь! Паришь в своих мечтах и иллюзиях! Книжек его начиталась! – Корзинка полетела в угол, бутылка звякнула, но не разбилась. – Экий подлец! А ведь у самого дочь девица! И как ему не стыдно, вдовцу, отцу троих детей, обольщать девчонку! Негодяй! Ну, да я найду на него управу! Собственноручно прирежу скальпелем, отравой напою!
