Хорошо, однако, рассуждать об этом теперь, с бокалом шампанского в руке. И тут же услужливая память напомнила ему обжигающую сухую боль во рту, кровавые искусанные губы, изнуряющую, изматывающую жажду и тихое приближение смерти… Ах, черт, вот выбор!
И, чтобы избавиться от всех этих мыслей, Аристов двинулся к самым привлекательным «ню».
Из внутреннего оцепенения, в котором он находился, Егора Федоровича вырвал Петин стон. Как и все остальные, Аристов в изумлении смотрел на фотографию, лежащую под ногами. Наконец, он с трудом поднял голову и уставился на сестру. В этот момент его взгляд напоминал взгляд питона, который гипнотизирует мышь. Зоя сделалась белая, как мел, и едва прошептала:
– Это не я.
Егор перевел взгляд на Когтищева.
– Сударь, позвольте объяснить, – заторопился словами Лавр. – Это действительно не Зоя Федоровна, это другая женщина. Просто, просто… – он вытер вспотевший лоб. – Замечательный художественный прием, особо направленный свет, вышло случайно, совершенно случайное сходство…
– Которое вы подметили и усилили, как вы изволили выразиться, замечательным художественным приемом, – резко оборвал его Аристов. – Я убью вас, – добавил он, совершенно спокойно.
При этих словах Егор Федорович резко оборотился, словно ища за спиной свое ружье. Когтищев побелел, но не от страха. Он враз превратился в зверя, у которого вырывают добычу из окровавленной пасти.
– Милостивый государь, я не лгу вам! И у вас нет ровным счетом никаких оснований, чтобы не верить мне и вашей сестре. Я клянусь вам, что это не она. И в моей затее не было ничего порочного или оскорбительного для чести Зои Федоровны!
– Я полагаю, надо завершить разговор о сомнительных достоинствах этой фотографии, – ледяным тоном произнесла Серафима Львовна. – Все достаточно ясно. Совершенно ясно, – она выразительно поглядела на несчастную девушку. – Уже поздно, пойдем домой, Петр!
Она царственным жестом кивнула Пете и двинулась прочь. Петя направился за ней на подкошенных ногах, ни жив, ни мертв. Он боялся даже смотреть на Зою. Та же, наоборот, схватила его за рукав сюртука и отчаянно воскликнула:
– Поверь мне, поверь, ради бога!
И тут Петя вдруг произнес с изумлением и страхом:
– Но кто же положил фотографию мне на кресло?
Его вопрос повис в пустоте и молчании. Лавр замер и не шелохнулся, чтобы проводить гостей. Соболев последним покидал мастерскую. Оказавшись около племянника, он остановился на мгновение, а затем отвесил ему пощечину. Первый раз в жизни.
– Так кто же тогда положил злополучную фотографию? – допытывался Сердюков.
– Кто его знает? – пожала плечами Зоя Федоровна, – я много думала об этом позже. Ни я, ни Петя, мы так и не поняли.
– Но ведь тут может быть след, разгадка основного вопроса, – настаивал следователь.
– Возможно, – вздохнула вдова.
– Вы полагаете, что положить могла Серафима Львовна? – последовал осторожный вопрос.
– Одно время я думала именно так. Ведь это самый простой способ разрушить помолвку.
– Я извиняюсь, что вторгаюсь так глубоко в вашу частную жизнь, но, насколько я догадываюсь, верней, могу только предполагать, господин Когтищев тоже, так сказать, имел на вас виды и мог быть заинтересован в подобном исходе. Фотография – его работа. Ему и карты, как говорится, в руки. Постороннему трудно найти в куче фотографий именно такую, двусмысленную, и явить её в нужное время.
– Наверное, вы правы, но мне трудно представить, что Лавр позволил бы себе такую гнусность по отношению ко мне.
– На войне – как на войне. Ведь ему пришлось, как я догадываюсь, всю свою жизнь отвоевывать себе место под солнцем, место в сердце дяди, место в жизни, внимание любимой женщины. Тут все средства хороши.
– Вы не правы, он не такой беспринципный. Я не могу ничего вам доказать. Просто я так чувствую… Хотя, конечно, зря он сделал эту фотографию… и я понимаю, зачем он сделал её. Он не мог рассчитывать, что я когда-нибудь соглашусь позировать. Вот и увлекся неосторожными фантазиями, простительными для художника, или, – она немного замялась, – для влюбленного художника. – Но я никогда не поверю, что он нарочно вытащил её, да еще подбросил Пете. Хотя теперь, – она вздохнула, – я ни в чем не уверена. Мой прежний мир рушится у меня на глазах.
Молодая женщина отвернулась к окну, по щекам опять тихо поползли слезы. Сердюков заерзал. Женские слезы он терпеть не мог, хотя ему приходилось с ними сталкиваться постоянно.
– Что же было потом? – он хотел вернуть собеседницу в русло их прежнего разговора.
– Потом? – она повернулась к нему и, к удивлению следователя, в глазах Зои Федоровны сверкнули лукавые огоньки. – Потом, как говорится, суп с котом. Потом мне пришлось многое пережить, прежде чем я смогла доказать Петру Викентьевичу свою невиновность и добиться нашего венчания.
Она тихо и торжествующе улыбнулась…
Аристовы доехали до дома в совершенном молчании. Егор показался Зое подозрительно спокойным, таким он бывал всегда, когда предстояло нечто важное. Уж лучше бы он кричал, ругался. Но нет, ледяное спокойствие и какая-то странная отрешенность, словно она уже и не была его сестрой. Швейцар как всегда приветствовал господ, открывая парадную дверь. По-прежнему молча поднялись в квартиру. И только в гостиной, через которую неизбежно нужно было пройти, чтобы разойтись по спальням, Зоя еще раз пролепетала:
– Егор, прошу тебя, не думай дурного ни обо мне, ни о Когтищеве. Там в самом деле не я, а кто, я не знаю и знать не хочу.
– Разумеется, не ты, – пожал плечами брат. – Я и не сомневался. Для меня твоя невиновность бесспорна. А с господином Когтищевым мы просто более никогда не будем иметь дела. Я никогда не подам ему руки, не позволю и тебе знаться с ним. Пусть выбирает себе для знакомства иные компании, которые по достоинству оценят его фантазии сомнительного свойства. Да и покончим с этим.
– Да, но… – она не знала, как продолжить, чтобы разговор не принял еще более неприятного оборота, но Аристов продолжил сам:
– В этой неприглядной истории есть и другие герои. Я понимаю, что тебе больно и неприятно это слышать, но я полагаю, что ты мыслишь ровно так же, как и я. А я считаю, что теперь, после этой странной провокации – иного слова у меня нет, после этого публичного унижения наши прежние обязательства уничтожены.
– Но, Егор! – охнула Зоя, – ты опять топчешь мою жизнь. Вертишь её по своему разумению. Ведь я люблю Петю несмотря ни на что! Я не знаю, кто это сделал и зачем, но ведь это не он. Он же не хотел ничего подобного! Он руку бы себе отрезал…
– Да, да, – равнодушно покивал головой Егор Федорович. – Да только зачем он завопил и привлек всеобщее внимание к неприличной фотографии, увидев, что это его невеста? Зачем кричать и звать всех на суд? Увидел, ужаснулся, засунь в карман и тихо порви. Или, на худой конец, выясни истину, но только без посторонних глаз. Вот как должен был бы поступить порядочный человек и настоящий мужчина, если он печется о чести своей дамы! Так что не вздумай объясняться с ним и доказывать свою невиновность. Все, более мне нечего сказать! И прошу тебя, прими мои слова как окончательное и бесповоротное решение.
