— Благодарю, сударь, что вы нашли в себе мужество приехать. Я понимаю, что для вас это крайне неприятно. Однако я думаю, что во имя высшей справедливости можно подняться над некоторыми общественными условностями. Позвольте вас познакомить с хозяином дома.
Сердюков слегка поддержал Горшечникова под локоть, чтобы ободрить его. И чтобы, не дай бог, не сбежал с испугу. Нелидов хмуро кивнул и руки не подал. Оказавшись около Рандлевского, Горшечников замер на месте и открыл рот.
— Я… то есть он… Кажется… — Он беспомощно оглянулся на следователя.
— Вам не хватает некоторых деталей, не так ли? — Сердюков хищно прищурился. — Напрягитесь мысленно.
— Прудкин! — выпалил Горшечников. — Это Прудкин, только без длинных волос, бороды и усов!
Рандлевский отшатнулся от гостя.
— Что это за спектакль? — рассердился Нелидов. — Какой такой Прудкин? Объяснитесь, господа!
— Вы правильно заметили, что все подобно театральному представлению, — иронично подхватил Сердюков. — Я и сам подумал о театре, когда Мелентий Мстиславович рассказал мне о визите господина Прудкина, который просил его искать Софью Алексеевну и вас, где бы вы ни были, посредством слежения за Матреной и Филиппом, за почтой, приносимой в дом. Длинные волосы, пышная борода и усы. Это так по-театральному. Особенно, когда владелец этого бутафорского великолепия забывает их наклеить! Помните, господин Рандлевский, когда Горшечников навестил вас в гостинице, вы второпях забыли приклеить усы. А Мелентий Мстиславович это обстоятельство припомнил. Вот тогда мне и пришла в голову мысль, что этот абсурд с накладными усами и мог скорее всего изобразить Леонтий Михайлович. Как хозяину театра ему и карты в руки.
Нелидов смотрел на Рандлевского, не отрываясь. Тот отступил к стене и скрестил руки на груди.
— Леонтий, я полагаю, что ты мне все объяснишь, — тихо проговорил Феликс.
— Хотелось бы также услышать подробности, связанные с гибелью Соломеи Берг и бедных немецких фрау, Греты и Фриды. Я много думал над тем, как появилась эта самая мистическая сила, и понял, что она могла зародиться в сознании только того человека, который слишком хорошо знает ваше творчество, Феликс Романович, слишком близок к вам. Ведь никто посторонний не мог так изящно убивать, используя детали и аллегории произведения, которое еще не стало широко известно или вообще существует только в рукописи.
— Да что же вы мучаете меня загадками! Что же это, по-вашему? Кто же это? — вскричал донельзя взвинченный Нелидов.
Сердюков прошелся по комнате и остановился у окна, неподалеку от Рандлевского.
— Я полагаю, что это любовь, — ответил он.
Глава 39
В глухой наступившей тишине слышны были только стук часов и мягкие шаги лакея за дверями. Нелидов сидел около стола, чуть позади него на низеньком диване притулился Горшечников, который вжался в стену и сидел ни жив ни мертв. Рандлевский стоял в простенке между окнами, скрестив руки на груди и устремив взор на Нелидова. А Сердюков у окна барабанил пальцами по подоконнику и не спускал глаз со всех присутствующих.
— Никогда не предполагал такого тонкого понимания человеческой натуры у нашей доблестной полиции, — нарушил тишину Рандлевский.
В его голосе не слышалось ни насмешки, ни иронии. Он казался спокоен.
— О какой любви вы говорите? — Феликс вытер лоб, который покрылся испариной.
— О той, которую долгие годы лелеет в своей душе господин Рандлевский. Прошу прощения, Феликс Романович, что задаю вам столь непристойный вопрос. Но вы как взрослый и вполне отдающий отчет в своих действиях человек не будете отрицать наличие между вами и господином Ранлевским… э… некоторым образом противоестественных отношений?
Горшечников ахнул и тотчас же испуганно прикрыл рот ладонью. Нелидов вскинулся и покраснел.
— Сударь, вы забываетесь! Леонтий всю жизнь был мне другом. Верным другом, братом, и ничего более того, о чем вы намекаете! Конечно, в училище правоведения мы проводили целыми днями и ночами вместе, чего только не бывает между мальчишками. Невинные глупые шалости! Нет, не смейте мазать грязью наш братский союз!
— Да, училище правоведения славится особыми нравами среди своих воспитанников, это известное дело, — заметил Сердюков. — Но я думаю, детская привязанность впоследствии переросла в более сильное чувство, во всяком случае у одного из вас. Не так ли, Леонтий Михайлович, я правильно излагаю суть проблемы?
Рандлевский вздрогнул.
— Благодарю вас, господин следователь, что вы огульно не записали меня в ряды грязных извращенцев, которые гуляют в Зоологическом, Александровском и в Катькином саду и назначают друг другу встречи в ближайшем ватерклозете. Я не любитель гимназистов и кантонистов. Я вообще никого не люблю, кроме тебя, мой Феликс! — Рандлевский вскинул подбородок, и взор его устремился на Нелидова. — И ты знаешь об этом. Но ты всегда упорно гнал от себя мысль, что только я, только я могу любить тебя так, как никто. Разве эти глупые куклы в юбках способы понять твою глубокую натуру, твою истинную красоту, всю глубину твоей души? О, нет! Все женщины недалеки и эгоистичны. Они не предназначены для высокого полета души! Вы правы, господин Сердюков. Я остался один на один со своими чувствами. Феликса пугали мои переживания, как пугает бездонный колодец. Он бежал от меня, он бежал и от себя заодно, прятался в Грушевке, а потом в Германии. Я был близок к отчаянию, к безумию, я не находил себе места от любви и страсти, а потом и от ревности, когда узнал, что он все же предпочел меня той женщине, Грете. Ноги сами понесли меня в Германию. И там меня ожидало еще одно потрясение. Творчество Феликса! Оно стало для меня Библией. Феликс уподобился божеству в моем сознании, да простит меня Создатель!
Я вовсе не собирался убивать несчастную Грету, она не виновата, что оказалась на моем пути. Случай подсказал мне способ извести ее. Она не могла съесть кусочек мяса за обедом, ее стошнило. Что ж, так бывает с дамами в положении. Когда на другой день я без цели бродил по городу и рассматривал книжные лавки, мне попалось на глаза странное издание. Гравюры с изображением бойни. Автор весьма живописно рассказывал о способах умерщвления животных, которые попадают к нам на стол. Для натур, склонных к повышенной чувствительности, книга сия — прекрасный способ отбить охоту и к аппетитным котлетам, и к сочному бифштексу, да к чему угодно, изготовляемому из мяса. А если еще и с кровью, как требовал доктор для фрау Греты! Куска ко рту не поднесешь, вспоминая жуткие натуралистические картинки. Я купил эту книгу и незаметно отнес ее фрау Грете в комнату. Мои действия происходили по наитию, я совершенно не предполагал, что все это окажет на впечатлительную женщину такое воздействие. И когда уже в Петербурге я узнал о ее смерти, то, вправду сказать, очень удивился.
— Я помню эту книгу, — пролепетал Нелидов, — я и родители Греты, мы никак не могли понять, откуда она взялась!
— А дальше все было еще проще! — воодушевился рассказчик, словно речь шла не об убийствах, а об интересном приключении. — Я надеялся, что горе потери надолго отвадит моего бесценного друга от желания связать свою жизнь с женщиной. И каково было мое разочарование, моя досада, когда я узнал о его женитьбе на следующей фрау. Фрида была милашка, но я не мог допустить ее торжества. В ту пору Феликс написал «Русалку». И именно тогда мне пришла в голову дьявольская мысль связать смерть Греты с новеллой «Женщина-корова», а грядущую смерть Фриды привязать к «Русалке», тем более что она сама так и просилась на подобный исход. Не составило великого труда поднырнуть незаметно и крепко держать ее за ноги, пока она не утонула. Ну а потом намотать на шею и ноги кучу водорослей — и готово!
