Но Феликс либо отмалчивался, либо писал сухо и коротко, что не имеет душевных сил на борьбу с негативными обстоятельствами. Если театру суждено умереть, пусть он умрет. Ему, Феликсу Нелидову, это уже почти безразлично. Он не пишет теперь никаких пьес, он вообще ничего не пишет. Оставьте меня все!
Но Рандлевский не унимался. Если бы не необходимость ежеминутного присутствия в столице, он бы уже давно примчался в Грушевку и изводил бы Нелидова лично. Но такой возможности у Рандлевского не было, поэтому он выплескивал все свои эмоции на бумагу, которая, казалось, кипела под его пером. Он припомнил товарищу всю их совместную юность, все общие мечтания, все достижения и поражения. Он взывал к совести. Он проклинал, он рыдал, умолял. Он страдал. Последние письма привели Нелидова в такое отчаяние, что он бросил листки бумаги неряшливым комком в угол комнаты, как комок грязи. Невозможно, невозможно это терпеть. Невозможно не отвечать, но и отвечать невозможно! Надо куда-нибудь деться. Провалиться сквозь землю? Это было бы совершенно замечательно!
Промучившись еще три недели, Нелидов принял решение снова ехать в Европу. Там искать утешения, новых впечатлений, новых сюжетов. Когда уже все было готово к отъезду, оставалось ненадолго заехать в Энск к нотариусу.
Нотариус принял его и быстро оформил необходимые бумаги. В случае скоропостижной смерти Нелидов распорядился своим состоянием. Когда закончилась процедура, Нелидов вышел на улицу и вздохнул. Дул холодный ветер с реки, промозглый и злой. Листья осыпались с деревьев, некоторые стояли голые, их украшением служили огромные вороньи гнезда, черными копнами налепленные почти на самых вершинах. Прохожих не было видно, все сидели по домам. Пробежала одинокая собака и сердито посмотрела на незнакомца, даже не облаяла, не до него, видать, тоже замерзла. Вдалеке виднелись крыши монастыря и купол храма. Нелидов немного задержал на нем свой взгляд. Там ли она венчалась? Дома ли она нынче? Что поделывает? Сидит у окна и читает книгу? Пьет чай с Матреной, ах нет, не с Матреной, у нее теперь муж есть. Нелидов побрел по дороге, которая уходила чуть вниз, город стоял на холмистой местности, высота которой определялась высотой берега реки. По обеим сторонам улицы громоздились дома чиновников и купцов, на задворках склады, амбары, сады. Он брел, не поднимая головы. Сейчас дойдет до поворота. До того угла и назад, к коляске, и долой. Сначала в Петербург — быстро, проездом, тайно, без визита к Рандлевскому, и — прочь, скорей в Европу.
— Феликс, — позвал тихий голос.
«Почудилось, немудрено».
Он поднял голову и остановился как вкопанный. Софья глядела на него из-за забора. На ней было домашнее платье, простое и безыскусное, поверху — шаль. Было видно, что она на минутку выбежала из теплых комнат по какой-то надобности и в этот миг узрела его за забором собственного дома. Софья выглядела не менее пораженной, чем он. Растерянные, они еще некоторое время стояли и молчали.
— Что же вы стоите на улице, Феликс Романович! — раздался решительный голос Матрены. — Негоже, негоже старинных приятелей за порогом держать. Пожалуйте в дом, сударь!
Матрена появилась за спиной хозяйки неожиданно, вернее, ни Софья, ни Нелидов ее не заметили, так как были поражены встречей.
— Вы позволите, Софья Алексеевна?
— Извольте, — она приблизилась к калитке и взялась нерешительно за щеколду.
— Будет ли это уместно? — сомневался Нелидов.
— Мужа все равно нет дома. Он в гимназии, обычно по четвергам он приходит очень поздно.
Софья отворила калитку, и Нелидов прошел в дом. Когда он шел, то не видел ничего, кроме кромки ее платья, пяток ботинок и маленьких каблучков, мелькавших перед его взором, когда она поднималась по широкой лестнице.
Матрена забегала быстрой мышью, туда-сюда, тотчас же появился самовар, пирожки, красное вино. Хозяйка немного пригубила вина. И через некоторое время ее щеки порозовели. До этого она показалась Нелидову бледной и скучной.
— Что-то вы не больно радостны, — заметил Нелидов. — Здоровы ли вы?
— Не очень деликатно для вас говорить о радости. Зачем вы тут? Зачем искали встречи со мной? — спросила Софья. Ее лицо не отражало никаких чувств, кроме усталости и недоумения.
— Поверьте, я вовсе не искал встречи с вами. Я просто шел по своим делам. Я тут проездом. Далее в Петербург, затем в Европу.
— Надолго? — она спросила, но ответ, видимо, ее совершенно не интересовал. Спросила, чтобы поддержать разговор, и отвернулась к окну.
— Еще не знаю, может, на всю жизнь. — Нелидов тоже стал смотреть в то же окошко на голый палисадник.
— А я вот на всю жизнь приговорена к этому заточению, к этому тупому загниванию, к этому недалекому и чванливому человеку, которого можно было терпеть как старинного приятеля, но совершенно невозможно выносить в качестве мужа! — выпалила Софья, да так неожиданно резко, что Нелидов чуть не подскочил на месте.
— Но как же так? Зачем, зачем тогда вы шли за него? Разве не было никого достойнее?
— Вы! Вы казались мне достойнее всех, но я ошиблась. Вы оказались самым гадким и подлым. Поэтому я выбрала самого убогого, чтобы не испытывать более разочарования. Вам нечего тут больше делать! Ведь вы пришли не затем, чтобы услышать от меня резкие слова? Помните тогда, у леса? Вы были нарочито грубы со мной. Вот вам теперь мой ответ!
— Я, признаться, надеялся убедиться в том, что вы счастливы и благополучны. Но я вижу, что ошибся. — Нелидов, казалось, совершенно не слышал резких и обидных слов в свой адрес. Его потрясло иное. То, что она несчастна в браке.
— Нет. Я несчастлива и неблагополучна. Я поспешила с браком. Поспешила от отчаяния, которое меня душило, от унижения. Устала от одиночества и неопределенности. Я думала найти покой и забвение, но я ошиблась. Надо было идти в монастырь!
— Господи! Я чувствую, что я один в этом виноват! Но теперь, когда вы замужем, вам уже ничего не угрожает, я имею возможность объясниться с вами, — взволнованно произнес Нелидов.
— Что мне не угрожает? — удивилась Софья.
— Видите ли, то, что я вам скажу, похоже на бред, страшный бред, но, увы! Помните ли вы, что я вам открыл страшную тайну о том, что я трижды вдовец?
— Разумеется, помню, — она пожала плечами. — Что тут такого страшного? В жизни всякое бывает.
— Мои жены, милые достойные женщины умерли не просто так. Я их не убивал. Но косвенным образом причастен к этому. Я так подозреваю.
— Боже милосердный! Что вы такое говорите?
— Я пишу, а потом женщина, которую я люблю, погибает необъяснимой смертью. Смертью, каким-то аллегорическим образом похожей на сюжет того, о чем я пишу. Это происходит непостижимым образом. Я вижу в этом страшную роковую предначертанность своей судьбы. Именно поэтому я испугался за вас. Поэтому я поступил нарочито грубо. Вот и все, что я могу сказать в свое оправдание.
— Вы обращались в полицию? — Софья выглядела ошеломленной услышанным.
