Действительность оказалась совершенно иной. Нет, конечно, Аполония не была наивной идеалисткой, но, проживая всю жизнь в большом городе, в столице, мало представляла себе жизнь русской глубинки. Деревня оказалась по большей части беспробудно пьяной, невежественной, грубой и грязной. Грязь царила везде: в избах, на улице, на щеках и руках неумытых детишек. Дорог не было вовсе.
В земской управе ее встретили без особого восторга. Оказалось, что она пятая по счету учительница за последние три года. Прочие сбежали, не вынеся тягот деревенской жизни. Жалованье положили такое, что новая учительница поначалу никак не могла уразуметь, как можно вообще существовать на подобные крохи. В деревне староста отвел ее в дом к одинокой старухе, которая выделила постоялице маленькую скудно обставленную комнатку. «Ничего, ничего, – утешала себя новая учительница, – много не нужно, только самое необходимое». Спать место нашлось, что работать и есть за одним столом придется – не беда. Гораздо хуже дело обстояло с прочими составляющими обыденной жизни: стряпня, стирка, баня – все это было в диковинку. Девушка ничего не умела и на первых порах просто изнемогала от неустроенности быта. Старуха только диву давалась. Вот горемычная! Вот безрукая, неумеха! Иногда она варила нехитрую стряпню и кормила постоялицу, которая от такой жизни даже с лица спала. Аполония сначала не могла есть деревенскую пищу, казавшуюся ей грубой, да еще деревянными ложками, по ее мнению, не очень чистыми. Щи да каша – пища наша. Но со временем привыкла, смирилась.
Не лучше дело обстояло и со школой. Большая изба с лавками, грубо сколоченными партами и столом для учительницы, черная доска, продырявленный глобус, несколько разрозненных книг – вот и все имущество учебного заведения. При школе находился сторож, в обязанности которого входило топить избу зимой, на переменах звонить в колокольчик, открывать и закрывать школу. Однако по причине беспробудного пьянства он забывал то одно, то другое. И частенько Аполонии приходилось долго стучать в его окошко, чтобы добудиться.
Крестьянские дети, а их набивалось в класс человек тридцать, с любопытством восприняли новую «учительшу». Поначалу они шумели на уроках и не слушались. Аполония никак не могла найти правильный тон и манеру общения с ними. То она была строгой и отстраненной, то пыталась сделаться им чуть ли не подружкой. По вечерам, проверяя их небрежные каракули, она обливалась слезами от своей беспомощности. Однажды один из мальчиков, самый озорной, так расшумелся, что неожиданно пришел сторож. Удивительно, но на этот раз он оказался трезв. Он возник в дверях класса. Оглядел детей из-под нависших бровей и прорычал:
– Что развоевались, бесенята? Вот ужо я тебя, чертенок! – Он ловко схватил главного шалуна за ухо. Тот взвыл. Аполония замерла, не зная, как ей поступить в этом случае. – Батьке скажу, что дурака валяешь. Он тебя быстро оглоблей выучит! А вы, барышня, того, не стесняйтесь. Чуть что, по уху да по сусалам!
И сторож тотчас же продемонстрировал передовые методы воспитания на первом же попавшемся затылке. От полученной оплеухи малец уткнулся носом в парту.
– Но… – Аполония хотела сказать, что бить детей нельзя, что надо уважать их личность и прочее и прочее.
– То-то же! – прогудел сторож и протопал из класса.
Наступила тишина. И первый раз урок прошел так, как его задумала учительница.
Постепенно ее отношения с детьми наладились. Она узнала их ближе, они привыкли к ней и относились теперь довольно дружелюбно. Во всяком случае, встречая ее вне школы, они снимали шапки и степенно здоровались с ней. Правда, это не мешало им пропускать уроки, особенно в страду, когда каждый работник в крестьянской семье на вес золота.
Взрослые жители деревни смотрели на городскую девушку скорее как на чудачку, маленькую дурочку, белоручку. Зачем она при-ехала сюда, кому нужно это ученье? Бабы снисходительно ухмылялись ей вслед, молодые мужики и парни отпускали сальные шутки. Ее прическа, городская одежда и обувь, совершенно непригодные для деревенской жизни, – все вызывало их насмешки.
Учительница попыталась и родителей своих учеников приобщить к печатному слову. Но уже первая попытка убедила ее в том, что путь этот даже более тернист, нежели занятия с детьми. Аполония читала крестьянам занимательную книгу по естественной истории, наивно полагая, что жизнь природы должна быть крестьянам наиболее близкой и интересной. Крестьяне слушали ее тихо, но безучастно. Когда она закончила читать, одна из крестьянок, глядя на тонюсенькое колечко на пальце девушки, полюбопытствовала:
– Золотое? Чай, дорого дала?
А старик, зевнув, прошамкал беззубым ртом:
– Лучше бы чего-нибудь божественное почитали.
– За божественным вам надо обратиться к батюшке, – с досадой ответила Аполония.
Местный батюшка преподавал в школе Закон Божий. Новую учительницу он невзлюбил: умная слишком, подрывает его авторитет. Аполония сначала вздумала дружить с поповской семьей, шумной и многодетной, полагая найти понимание и христианскую доброту. Но вскоре вынуждена была отказаться от этого общения. Батюшка жил так же, как и крестьяне, мало чем отличался от них по широте кругозора. К большому удивлению Аполонии, он оказался подвержен тому же пороку, что и сторож школы. Зеленый змий поборол его тело и душу.
Но в одиночестве жить невозможно, надо было с кем-то общаться. Постепенно она познакомилась со всем местным обществом: членами земской управы, тупыми, хамоватыми и вороватыми, местным помещиком с семейством. В доме помещика принимали учительницу несколько раз. Сынок помещика, великовозрастный скучающий лоботряс, однажды явился к Аполонии с незамысловатым предложением стать его любовницей. Когда девушка, задыхаясь от гнева, попыталась выставить его вон, то молодой негодяй захохотал:
– Погоди еще, взвоешь зимой от тоски и скуки, сама приползешь. Глупая!
Он даже сделал попытку силой овладеть девушкой, но та вдруг проявила необычайную прыть и выскочила из избы, голося на всю деревню.
Потом пришла зима. Все покрылось снегом, и жизнь замерла. Старуха хозяйка жарко топила печь и целыми днями лежала на ней. Аполония каждый день мучительно преодолевала огромные сугробы, пробираясь к школе. Однажды она брела по рыхлой тропинке, утопая в снегу. Неожиданно сзади она услышала скрип полозьев. Крестьянин в санях погонял лохматую лошадь. Учительница замахала ему рукой, чтобы он подобрал ее. Но тот словно спал, не видя и не слыша ничего вокруг. Лошадь бежала прямо по тропе, Аполонии пришлось невольно посторониться, и она провалилась по пояс в глубокий и рыхлый снег. Девушка невольно вскрикнула. Седок безразлично глянул на нее, махнул обледенелой бородой и стеганул лошадь.
– Посторонись! Н-но! Пошла, милая!
Аполония осталась сидеть в сугробе, обливаясь слезами обиды и бессилия.
«Сколько можно? – вдруг возопил ее внутренний голос. – До каких пор ты будешь приносить себя в жертву? Разве твоя вина еще не искуплена? Да и в чем ты виновата?»
Глава 14
Однажды в дом супругов Липсиц совершенно неожиданно явился гость. Это был бывший наставник Аполонии господин Хорошевский. Аделия была смущена его визитом. Она не знала, как ей отнестись к гостю. Слава богу, что Антона Ивановича не было в тот момент дома. Возможно, он бы встретил визитера совсем неласково. Роль Хорошевского в истории с письмом так и осталось непонятной. Быть может, он и впрямь вольно или невольно пробудил в сестре сильные чувства? Тогда он, по крайней мере, должен был принять участие в ее судьбе, поинтересоваться, как сложилась ее дальнейшая жизнь после тех драматических событий. Об этом в весьма деликатной форме Аделия сказала гостю.
