Клетка приземлилась вверх дном. С бешено бьющимся сердцем Теодора перевернула ее и посмотрела сквозь металлическую решетку. Два больших желтых глаза, мигая, уставились на нее, и вместо «роа» послышалось шипение, очень похожее на звуки, издаваемые Фрэнки, когда Микко и Теодора несли его к ветеринару чистить зубы. Девочка облегченно вздохнула: малыш злится, значит, ему не больно.
Додо потребовалась вся ее сила, чтобы отодвинуть тяжелую клеть для угля, блокирующую дверь, которая вела на лестницу, но наконец ей это удалось. Поднявшись наверх, она поставила клетку на площадку и пошарила по пыльному выступу над дверью. Ключ оказался на месте и все еще открывал дверь. По дороге девочке пришло в голову, что дворник мог обнаружить их бывший клуб и поменять замок.
Все было так, как они оставили, от дохлых ос на подоконнике маленького восьмиугольного окошка до сломанной каменной горгульи, выглядывающей из-под верха от старой плетеной детской коляски. Табуреты из ящиков все еще стояли вокруг дымохода, служившего им столом. К крышке дымохода прилипло что-то зеленое. Теодора поняла, что это бывшие медведи из жевательного мармелада, растаявшие от летнего зноя, как Бастинда от ведра воды.
Теодора поставила клетку на пол и открыла ее. Детеныш высунул кончик клюва, а затем и всю голову. Девочка тихо разговаривала с ним, зажигая свечку и распаковывая рюкзак. Достала термос, воронку, пустую пластиковую бутылку из-под воды, резиновую перчатку и несколько бутылок, взятых из их кладовой.
— Подожди, — сказала она ему. — Я собираюсь приготовить тебе что-нибудь поесть. Все будет хорошо.
Переливая через воронку молоко из термоса в бутылку, Додо подумала, что вряд ли малыш ее понимает и уж в любом случае, наверное, не верит ей. Теодора и сама отнюдь не была уверена, что все будет нормально. Когда она добавляла кукурузный сироп, ее рука немного дрожала.
Виверненок на еще неокрепших лапах подошел к Додо. Сидя rio-турецки на полу, она готовила смесь, которая могла бы сойти за молоко виверны. Детеныш сел на задние лапы и очень серьезно наблюдал за тем, что делала девочка, а потом вдруг стал старательно чистить клювом свою чешую.
В пентхаусе, выходящем окнами в городской сад, Кобольд только что пообедал: супом из омара, филе миньоном и желе из клубники. Все это он с помощью чародейства увел из-под носа удивленного шеф-повара ресторана «Времена года», расположенного по соседству. Это было совсем не похоже на ту еду, которой с ним расплачивались бедные дворяне, нанимавшие его. Они угощали сильно подпорченным мясом вепря, которое никакие специи и колдовство не могли улучшить, и вином, разбавленным водой.
Если бы Кобольд доставил своему хозяину Гидеона либо доказательство его смерти, то мог бы потребовать награду. Он с удовольствием размышлял о многом, начиная с испорченного мяса вепря. Ему уже никогда не придется его есть, так как он больше не будет простым наемным колдуном.
Внезапно непрошеная мысль вторглась в его мечты. Чародей представил, как хозяин говорит холодно, с металлом в голосе:
— Так он не доставлен и не уничтожен? Как ты можешь это объяснить?
Кобольд торопливо отбросил неприятную мысль и допил вино, вытер губы тонкой льняной салфеткой и потянулся за пультом управления.
Вообще-то он находил, что телевизор с плоским экраном гораздо удобнее хрустального шара. Потребовалось совсем немного усилий и небольшая модернизация обычных заклинаний, чтобы экран стал работать как кристалл, и теперь Кобольд мог с его помощью узнать, каковы успехи демона в поисках козыря виверны. Нажимая на кнопки пульта, колдун осматривал комнату за комнатой в доме Оглторпов, словно переключал каналы. Ребенка нигде не было. И далеко не сразу Кобольд заметил ноги Фебрис, торчащие из-под письменного стола.
На мгновение монитор компьютера на столе Энди Оглторпа загудел, когда колдун попытался включить его. Заклинание, которое он использовал, умел применять любой волшебник. Правильно произнесенное, оно позволяло перенести свой образ на любую поверхность, обычно стоячую воду или зеркало. Но как Кобольд ни старался, экран оставался темным. Наконец он выругался и воспользовался другим заклинанием, чтобы превратить компьютерную мышь в настоящую, привязанную к компьютеру за длинный хвост. Ее нос дергался от раздражения, и, когда она заговорила, голос Кобольда зазвучал из нее негодующим писком:
— Фебрис!
Она выползла из-под стола и встала на ноги, ожидая увидеть хозяина в комнате, но обнаружила только мышь, злобно уставившуюся на нее глазами Кобольда.
— Я нашла козырь виверны, хозяин, — сказала она, ломая руки. — Но он обжег мне пальцы, когда я пыталась взять его.
— Это потому, что девочка должна отдать его тебе сама по своей воле, как я объяснял тебе. Где ребенок?
— Она пошла к лучшему ветеринару, провести дом в его ночи, — запинаясь, пробормотал демон. — Я хотела сказать, к лучшей ночи провести ветеринара в доме…
— Хватит! — злобно пропищал Кобольд. — Оставайся там, на случай если ребенок вернется. Я разберусь с тобой позднее, когда у меня будет время подумать, какую форму примет твое наказание.
С этими словами глаза мыши закрылись и исчезли, хотя прошла еще целая минута, прежде чем хвост превратился обратно в провод.
Фебрис не понравилось, как он сказал слово «форма». Однажды, когда она вызвала недовольство хозяина, он заколдовал ее в испачканный сажей котелок, в котором аптекарь варил глазную мазь. Даже когда ей позволили снова принять человеческий вид, прошло несколько недель, пока она смогла оттереть сажу с шеи и избавиться от отвратительного вкуса мази во рту.
Оуроборос весь день прождала под цветочным горшком. В основном она дремала, а когда просыпалась, то, чтобы убить время, вспоминала семейное древо английских королей и королев одной головой и решала квадратные уравнения другой. Такая умственная гимнастика сохраняла ее память гибкой.
Когда тени стали длиннее, змея высунула головы из-под горшка, пробуя воздух на вкус двумя раздвоенными языками. Запахи были сложные — прежде всего скунса, конечно, а под ним, как слои луковицы, другие, более слабые: брикетов древесного угля и газа для зажигалок, кондиционера для белья из прачечной, находящейся в подвале соседнего дома, лосьона для загара, которым пользовался подросток через четыре дома. А подо всем этим различался еще один аромат, и змейка не могла сразу его определить. Она высунула языки еще раз.
Теперь в ее головах быстро сменилась череда образов: воины майя в ярких головных уборах из перьев, пьющие из золотых чаш перед битвой; французская графиня в высоком белом парике и широченных юбках, которой африканский раб приносит серебряный сосуд на подносе; открытие большой кондитерской фабрики в Херши, Пенсильвания.
— Шоколад. Конечно, — сказала Оуроборос. — И это его запах идет из норы. Ну, если Уикке понравилась пища богов, то ее не выманишь оттуда и вяленой крольчатиной.
Змейка покачала головами.
Внезапно Оуроборос почувствовала легкую вибрацию, идущую из норы скунса. Она выскользнула из своего укрытия и добралась по лазу до того места, откуда могла заглянуть в главное помещение.
