– Почему? – шумно сглотнув, поинтересовался Зебедия Т. Кроукрастл.
Огастес ДваПера Маккой вздохнул.
– Я нашел в записях нужную страницу, – сказал он, – но оказалось, что она выжжена, а потом в клубе началась полная неразбериха.
– А вы едите светлячков из пакета, – сказала Холлиберри БезПера Маккой. – Я заметила.
– Совершенно верно, мисс, – кивнул Зебедия Т. Кроукрастл.
– А ты помнишь ту смуту, Кроукрастл? – спросил Огастес.
– Разумеется. – Кроукрастл важно кивнул. – И тебя тоже помню. Тогда тебе было столько же, сколько юной Холлиберри – сейчас. Что же до смуты, то вот она есть, а вот ее уже нет. Это как закат и рассвет.
В тот же день, но уже ближе к вечеру, Джеки Ньюхаус и профессор Мандалай нашли Кроукрастла за железнодорожной насыпью. Он соорудил небольшую угольную жаровню и жарил чтото в консервной банке.
– Что готовишь, Кроукрастл? – спросил Джеки Ньюхаус.
– Древесный уголь, – сказал Кроукрастл. – Очищает кровь, возвышает дух.
На дне банки дымились почерневшие кусочки липового и орехового дерева.
– И что, ты будешь это есть, Кроукрастл? – спросил профессор Мандалай.
Вместо ответа Кроукрастл лизнул языком пальцы и выудил из банки шипящий уголек.
– Хороший фокус, – признал профессор Мандалай. – У огнеглотателей научился?
Кроукрастл закинул уголек в рот и разжевал его старыми кривыми зубами.
– У них, – сказал он. – У них.
Джеки Ньюхаус откашлялся.
– Я хотел бы признаться, – пробормотал он, – что у нас с профессором Мандалаем возникли не очень хорошие предчувствия по поводу предстоящего путешествия.
Кроукрастл дожевал уголь.
– Немного не то, – сказал он. Вынув из костра ветку, он откусил ее огненнооранжевый кончик. – А вот то, что надо.
– Это иллюзия, – сказал Джеки Ньюхаус.
– Ничего подобного, – возразил Зебедия Т. Кроукрасл. – Это колючий вяз.
– У меня дурное предчувствие, – продолжал Джеки Ньюхаус. – Мне от предков достался сильный инстинкт самосохранения. Тот самый, что заставлял их трястись на крыше или прятаться под водой – от служителей закона и благородных господ, у которых имелось оружие и причины для недовольства. И этот инстинкт очень настойчиво мне подсказывает, что мне лучше не ехать в Сантаун.
– Я преподаватель, – сказал профессор Мандалай, – а посему не имею столь развитых чувств, каковые присущи людям, коим не приходилось проставлять оценки в контрольных, даже их не читая. И все же я нахожу нашу затею чрезвычайно подозрительной. Если жарптица такая вкусная, почему я о ней раньше не слышал?
– Да слышал, Мэнди, старина. Слышал, – буркнул Зебедия Т. Кроукрастл.
– К тому же я великолепно разбираюсь в географической науке, от Талсы, штат Оклахома, до Тимбукту, – продолжил профессор. – Но ни в одной книге я не встречал упоминания о месте под названием Сантаун в Каире.
– Упоминания? Ты же сам это преподавал, – отозвался Кроукрастл, поливая дымящийся кусок угля острым перечным соусом и отправляя его в рот.
– Я не верю, что ты действительно их ешь, – произнес Джеки Ньюхаус. – Но даже если это какойто фокус, я все равно себя чувствую неуютно. Видимо, мне пора.
И он ушел. Профессор Мандалай ушел вместе с ним: человек этот был таким серым и призрачным, что его присутствие гделибо всегда находилось под большим вопросом.
В предрассветный час Вирджиния Бут споткнулась о Зебедию Т. Кроукрастла, валявшегося у нее на пороге. Она возвращалась из ресторана, о котором надо было написать отзыв. Вышла из такси, споткнулась о Кроукрастла и упала, приземлившись недалеко от препятствия.
– Ух ты, – сказала она. – Ничего себе полет, а?
– Именно так, Вирджиния, – согласился Зебедия Т. Кроукрастл. – У тебя не найдется спичек?
– Спичек? Да, гдето были. – Она принялась рыться в сумочке, очень большой и очень коричневой. – Вот, нашла.
Зебедия Т. Кроукрастл извлек бутылочку сиреневого метанола и перелил его в пластиковую чашку.
– Метиловый? – удивилась Вирджиния Бут. – Зебби, никогда не думала о тебе, как о любителе метилового спирта.
– А я и не… – сказал Кроукрастл. – Паршивая штука. Гноит кишки и убивает вкусовые сосочки. Но в это время суток проблематично найти другую горючую жидкость.
Он зажег спичку и поднес ее к поверхности жидкости, по которой тут же побежало дерганое пламя. Потом съел спичку, сполоснул горло горящим спиртом и изрыгнул сноп пламени, да так, что загорелась газета, случайно попавшая в сектор обстрела.
– Красти, – сказала Вирджиния Бут, – так и убиться недолго.
Зебедия Т. Кроукрастл ухмыльнулся.
– Я ведь не пью его, – сказал он. – Только булькаю и выплевываю.
– Играешь с огнем.
– Только так я понимаю, что еще жив, – сказал Зебедия Т. Кроукрастл.
– О, Зеб! Я волнуюсь. Я так волнуюсь. Как думаешь, какой вкус у жарптицы?
– Богаче перепела, сочнее индейки, жирнее устрицы и тоньше утки, – сказал Зебедия Т. Кроукрастл. – Попробовав раз, его не забудешь.
– Мы едем в Египет, – сказала она. – Я никогда не была в Египте. – И вдруг добавила невпопад: – А где ты будешь спать?
Он закашлялся, и кашель сотряс все его ветхое тело.
– Староват я стал для ночевок в подъездах и по канавам, – сказал он. – Но и у меня есть своя гордость.
– Что ж, – сказала она, – можешь спать у меня на диване.
– Не то чтобы я не был тебе благодарен за предложение, – ответил он. – Но на вокзале у меня есть собственная скамья.
Он оттолкнулся от стены и величественно уковылял прочь.
На автовокзале у него действительно была личная, именная скамья. Он пожертвовал ее вокзалу давным-давно, когда был на коне, и на небольшой латунной табличке, прикрепленной к спинке, было выгравировано его имя. Зебедия Т. Кроукрастл не всегда был беден. Иногда деньги ему приваливали, но потом всякий раз возникали трудности с их удержанием. Став богатым, он замечал, что общество не слишком благосклонно смотрит на состоятельных людей, которые обедают в бомжиных джунглях у железной дороги и якшаются с алкашами в парке, потому он старался избавиться от богатства как можно быстрее. Разумеется, то тут, то там оставались какието крохи, о которых он забывал напрочь, но когданибудь, когда он забудет, что быть богатым – это неудобно, он вновь отправится на поиски удачи и непременно ее найдет.
Он не брился уже неделю, и в щетине стала проглядывать белоснежная седина.
И вот подошло воскресенье, когда эпикурейцы отправились в Египет. Их было пятеро, и Холлиберри БезПера Маккой махала им ручкой с балкона аэропорта. Аэропорт был маленький, там еще можно было помахать рукой на прощание.
