Лёля с Машей одновременно протянули руки к волшебной груше и почувствовали, как их ладони сами липнут к прохладной кожице. Сила потекла по рукам, по жилочкам, по венам, по капиллярам. Груша таяла, убавляла в весе, девушки набирались силы. Они взяли «Рубиновую звезду» с пола, и две их сложенные в одну ладони превратились в летучий корабль, собравшийся в далекое плавание. И только он по ровной волне нацелился на ворота гавани, как из-за ветхого железного мойдодыра, глядящего на них кровожадным взглядом, выскочила сухонькая старушка ростом в полтора стула.
Калерия бросилась прямо к груше, попыталась ее схватить, но набранная сила разбега не дала ей остановиться вовремя. Рука ударила девушкам по ладоням, и, как мячик, «Рубиновая звезда» улетела в стенной пролом.
Первая опомнилась Лёля. Оттолкнув неизвестную старушонку деликатным ударом в лоб, она схватила за рукав Машеньку, пропихнула ее в дыру и выбралась за Машенькой следом. Груши за стеной не было. Только в воздухе, как след фейерверка, умирали пузыри света. Они гасли, исчезая за дверью, выводящую на лестничную площадку.
– За мной! – скомандовала Медсестра Лёля, и Машенька, как адъютант за полковником, выскочила за ней сначала на лестницу, затем на улицу, на солнечный свет.
– Эй, эй, что ты делаешь! – успела крикнуть Медсестра Лёля, но было поздно. На противоположной стороне улицы несколько горластых подростков клюшками и обломками лыж гоняли по тротуару мяч. Лёля с Машей застыли на полдороге, наблюдая округлившимися глазами, как отбитая ловкой клюшкой чудо-груша «Рубиновая звезда» улетает за гребни крыш куда-то в направлении зоопарка.
Глава 10
День работников стеклотарной промышленности
Блики солнца бегали по бутылочному стеклу, наполняя пыльное помещение «Трех покойников» праздничным, нерабочим духом. Впрочем, дух был и без того праздничный – в «Трех покойниках» отмечали столетие приемки стеклотары в России.
Прием тары по случаю юбилея сегодня не производился. На входе с Малого, на пузатом куске фанеры, вставленном в рамку филенки вместо высаженного толпой дверного стекла, Глюкоза написал мелом: «Пункт закрыт. Прорвало канализацию».
На ящиках и на редких стульях в пункте сидел народ и отмечал свой профессиональный праздник. На стене, видимый отовсюду, висел плакат с изображением виновницы торжества – бутылки.
Бутылка была красивая, раскрашенная в бутылочный цвет. Нарисовал ее компотовский сын Феликс Компотов-младший специально к празднику. Стрелочки и надписи на картинке сделал вместо сына отец.
Феликс Компотов-старший был уже изрядно набравшись, и поэтому его настроение менялось, как питерская погода. В описываемый нами момент главнокомандующий бутылочным фронтом пребывал в глубоком миноре.
– Раскурочу к чертовой матери всю эту бутылочную шарашку, – барабанил он кулаком по ящику, – сделаю евроремонт и открою здесь залупарий. – Он обвел трагическим взглядом галдящую вразнобой компанию и, не увидев сочувствующего лица, уронил голову на колени.
– Раньше праздновали не так, – пьяным голосом сказал Жмаев, тот самый престарелый сапожных дел мастер, таскавший приемщикам сапожные гвозди в обмен на недорогие плодово-ягодные сорта портвейна. – Раньше весело было, когда ваш день отмечали.
– Когда раньше-то? При Сталине что ли? – спросил Пучков, представитель коллектива приемщиков из пункта на 15-й линии.
– Хотя бы и при Сталине, – ответил ему сапожник. – А не при Сталине, так при Николае Втором.
– Ну и как его тогда отмечали? Нажирались как-нибудь по-особенному? – спросил кто-то из почетных гостей.
– Нажирались – это потом. Сначала проводили всякие интересные мероприятия. Катали с горки бутылки – чья дальше укатится, тот и выиграл. На столб лазали – специально наверху сетку с бутылками на гвоздь вешали, как награду. Хороводы водили. А еще такой вот обычай был – когда бутылочку бросали через плечо. Если, значит, не разобьется, то и жить тебе, получается, дольше всех, ну а ежели – того-сь, разобьется, тогда уже считали осколочки: сколько тех осколочков набиралось, столько лет тебе и небо коптить.
Жмаев посмотрел на Пучкова и загадочно тому подмигнул.
– Беру за фук. – И сапожник молниеносным движением выхватил из-под носа у представителя коллектива приемщиков пункта на 15-й линии недопитый стакан, выпил его стремительно и продолжил как ни в чем не бывало: – Бутылочку-то и в гроб всегда человеку клали в прежние времена. Чтобы на том свете, значит, было кому проставиться. Ежели, к примеру, тебе в ад направление выписали, так ты Петру – или кто у них там при воротах-то? – сунешь тишком бутылку, он тебе моментально ад на рай в бумажке и переправит.
– Фигня, – сказал кто-то из почетных гостей. – Фараоны, те вон тоже в гроб с бутылкой ложились, а толку. Лежат теперь запакованные в своих каменных саркофагах, только пыль копят. В Эрмитаже как пройдешь по залу, где мумии, так полдня потом от пыли не прочихаться.
– Я раньше, когда на галошной фабрике контролером работал, на демонстрации очень любил ходить, – невпопад вдруг сказал Глюкоза, ногтем из любительской колбасы выколупывая кружочки жира. – Помню, мы всегда спорили: донесет бригадир Пахомыч шестик с портретом Пельше до угла Садовой с Апраксиным или не донесет…
– Ага! – вдруг раздалось от порога. – Так-то вы отрабатываете мои денежки, господа алкоголики! – Калерия, как ведьма на кочерге, ворвавшаяся на заповедную территорию праздника, хищно повела носом.
Лоб ее украшала шишка, след удара Медсестры Лёли. На лоснящейся поверхности аномалии отпечатался государственный герб – пострадавшая в профилактических целях приложила металлический рубль, чтобы шишка не прибавляла в росте.
– А что это на вас такое импортное, Калерия Карловна? – нашелся хитроумный Глюкоза, чтобы как-то отвести удар молнии.
– Мех астраханской мерлушки, бездарь! Только ты меня с панталыку-то не сбивай. Не собьешь меня с панталыку-то. В общем, так. Приступаем к активным действиям. Наши пташки, пока вы здесь водку хлещете, спелись и обогнали нас на полкорпуса.
Три последние фразы Калерия произнесла на зашифрованном языке, которого из всех присутствующих, кроме Феликса Компотова-старшего и Глюкозы, не понимал никто.
Глава 11
Уд белухи и мужнино железное яйцо
– У вас здесь хорошо, тихо. – Лёля сидела напротив Машеньки за узким столом-пеналом и прихлебывала золотистый чай. От тополя за окном прыгали по комнате тени, и Лёля временами, забывшись, отмахивалась от них рукой. Тогда в ее оленьих глазах просверкивали иголки смеха, и Лёля прыскала в свой маленький кулачок и тополю показывала язык.
– Тихо днем, пока все работают. – Машенька, румяная после чая и пережитых подвальных ужасов, радовалась теплу квартиры и нежданно появившейся собеседнице. – А Августина, наша соседка-пенсионерка, так та из комнаты почти не показывается.
– Живете, значит, с соседями вы неплохо.
