– Эта, как ее, черненькая такая… ну, халат был на ней зеленый… – Чувырлов морщился, вспоминая ночь, когда они с Вепсаревичем начинали с водки, а заканчивали огуречным лосьоном. Водка и лосьон вспоминались четко, но вот девушка из памяти выпадала начисто. – Верочка… или Валечка… нет, не помню. Телефон еще хотел записать…
«Ульянова! Ульянова Маша! Ну, конечно, – сообразил главврач. – Дежурила в ту ночь Ульянова Маша, заменяла алкоголичку Алимову. Наверняка, она и есть та таинственная сотрудница, которой интересовался сбежавший».
Ульянова – Вепсаревич. Вепсаревич – Ульянова. Выяснить в отделе кадров, где Ульянова проживает. И срочно высылать бригаду ремонтников на предмет изучения межсезонных протечек крыш.
На бывшей чердачной площади Калерии Карловны волновались не меньше, чем в ИНЕБОЛе. За знакомым по ч. 1, гл. 3 столом не было ни изумрудной тархуновки, мечты Кольки из 30-й квартиры, ни засахаренных мух-пестрокрылок, ни заветного хозяйкиного графина. Лица у сидящих были насуплены, включая мелкую физиономию арахнида Карла с тройной гирляндой погасших глаз.
– Меня надо было в больницу ложить, а не этого мудилу Доцента. – Колька из 30-й квартиры поскреб ногтями трехсуточную щетину, покрывающую колючими островками подбородок и часть лица, отчего на беззащитного Карла полетели сухие крошки и волоконца кисловатого табака. Уворачиваясь от неприятных предметов, арахнид отскочил в сторону, Колька же продолжал с вызовом: – А то начитанного им подавай, ученого! Вот и получили – начитанного. Лежит там на всем готовеньком, жрет от пуза, медсестер, извиняюсь… лапает и имеет полтинник в день. Плюс аванс. Плюс премия, когда из больницы выйдет. Конечно, это ему не на мусорном отвале работать. Там он вкалывал в говне по колено через сутки по пятнадцать часов. А здесь лежи себе, отдыхай. И чего же не отдыхать-то, когда в день тебе идет по полтиннику. Плюс аванс. Плюс премия, когда из больницы выйдет…
– Все, заткнись! Задолбал со своим полтинником, – зыркнула на него Калерия. – Сейчас надо не о полтинниках думать, а о том, как опередить эту девку, которая вместо Шамбордая Лапшицкого из Сибири приехала…
– Грохнуть, и все дела! – подал реплику арахнид Карл. – Нет человека, нет проблемы.
– Проблема есть, – сурово возразила Калерия. – Как выйти на Вепсаревича и Чувырлова, вот проблема. Вахтер Дроныч ушел в запой. Семенов на звонки не отвечает, молчит. Антимонову из районной администрации выперли со службы за взятки, так что больше в лечебницу никого запихнуть нельзя. – Тяжелым взглядом она обвела присутствующих. – Короче, связь с ИНЕБОЛом пока потеряна. Я подчеркиваю – пока. – Она гневно посмотрела на арахнида. – А тут ты еще со своим «грохнем»… Может, эта сибирская визитерша единственный для нас шанс добраться до Вепсаревича. Грохнуть всегда успеется. Сперва нужно ее прощупать, может быть, попугать слегка. И все это нужно сделать оперативно.
– Прощупать можно, – ухмыльнулся Колька из 30-й квартиры. – Насчет прощупать это мы запросто. Помню, как-то с Глюкозой мы гражданочку одну в садике за гастрономом прощупывали…
– Так. Пошли разговорчики. – Калерия хлопнула по столу ладонью, обрывая отвлекшегося от темы Кольку. – Я тебе за что гонорар плачу, за работу или за болтовню? Вот и думай не о глупостях, а о деле. Карл, – она повернулась к Карлу, – ты однажды рассказывал про какого-то бородатого паука из Первого медицинского, который на красную паутину молится. Может, он еще не совсем умом тронулся, и стоит дать ему поручение нанести революционный визит к соседям?
– Дать-то можно, а толку с его умом? – отмахнулся Карл безнадежно. – Ходу ему до первых встреченных голубя или вороны. Хотя, в общем-то, почему не дать? Хуже от этого, во всяком случае, никому не будет.
– Насчет ума помолчал бы. Далеко ты со своим умом в прошлый раз дошел? До первой встреченной подошвы, и та в говне.
«Уж при Кольке могла бы и не вспоминать». Карл обиженно прикусил педипальпу, краснея не лицом, по-людски, а по-паучьи – брюшком и задом.
– Так что этот вариант проработай, – продолжала Калерия. – А тебе… – посмотрела она на Кольку. – Ты возьмешь своих дружков-стеклотарщиков и будешь с ними опекать сибирячку.
– Опекать это пугать или щупать? – не усвоил задачу Колька.
– Опекать – это ходить за ней следом и наблюдать, с кем она встречается.
– Как же за ней ходить-то, когда ни я, ни кто из ребят ее в глаза ни разу не видели? Пойдешь, а потом окажется – не за той.
– Увидишь, и очень скоро. Сегодня она собирается наведаться к Ванечкиной мамаше. Когда она будет от нее выходить, пристроишься за ней следом. Важно выяснить, где эта сибирячка живет и не встречается ли она с кем-нибудь из институтского персонала.
– У него на лбу не написано, ну, у этого, с которым она встречается, что он работает в институте.
– Не написано, значит, спросишь. А не ответит, значит, спросишь еще раз. Твой Глюкоза с твоим Компотовым разве не знают, как с людьми разговаривать?
– Витя, что это, объясни, пожалуйста, ты же редактор книги. Вот, сейчас… – Николай Юрьевич, хозяин, директор и главный редактор «Фанты Мортале», вытащил из пачки листов один и прочитал подчеркнутую красным карандашом строчку: – «Пусть жизнь меня в землю втоптает». – Он поморщился и протянул листок собеседнику.
Тот взял его, повертел в руках, сощурил глаза, задумался.
– Да, – сказал он спустя мгновенье. – С грамотностью у Лыкова туговато. Но зато он берет образностью.
– Слушай, дорогой, мне не важно, образностью он берет или чем. Мне нужно, чтобы было по-русски. Чтобы перед читателем потом не краснеть.
– Хорошо, Николай Юрьевич, я исправлю. Ага, пусть будет «вминает». Нормально? По-моему, ничего. Вы как? – Собеседник господина директора торопливо написал на листке корректорский значок и замену. – Да, Николай Юрьевич, а поэмку-то я все-таки написал. Думаю, в «Альтернативном Пегасе» она будет очень даже на месте. «Зинзирь».
– Что «Зинзирь»? – недоуменно переспросил Николай Юрьевич.
– Поэма так называется. «Зинзирь». Вот, слушайте. Вы первый, кому я ее читаю.
– Витя, скинь на дискете. Дел по горло, некогда мне сейчас тебя слушать.
– Ну, пожалуйста, хотя бы начало. Да я, собственно, уже начал. Вот. – Откинувшись на широком стуле, составитель, редактор, а теперь уже, возможно, и один из счастливых авторов тома фантастической поэзии «Альтернативный Пегас», готовящегося к выходу в «Фанте Мортале», с грубого языка прозы перешел на язык поэзии.
Заброшенная металлическая халупка
Одиноко стояла на первобытной планете Зинзирь.
Вдаль тянулось болото глыбко и хлюпко,
Бескрайнее, как на планете Земля Сибирь.
К халупке зимой, когда подмораживало,
Осторожно подкрадывался дикий абориген по льду.
Лапой, как мифический Вий, приподнимал своё веко оранжевое
И подолгу смотрел, ворочая огненным языком во рту.
