Человек в кожаной куртке на плечах осторожно сказал парашютисту:
— Вы три километра продержались едва-едва. А до города пятьдесят. Будь у меня коляска — другое дело…
— Но есть же машина! — вмешался еще один, сердито жующий папиросу.
— Есть-то есть, — озабоченно проговорил шофер, и все повернулись к нему.
Тот, который говорил про машину, сунул в карман кулаки, выплюнул окурок и тонко закричал:
— Будешь сопляков возить, а человек пусть мучается?!
Парашютист разжал зубы.
— Ты за меня не плачь… Я могу и здесь отлежаться. Приходилось и не так…
— Я не знаю, — устало и раздраженно сказал фельдшер. — Не знаю, понятно? Может быть, ничего серьезного, а может быть…
— Вот-вот! — снова закричал самый шумный из мужчин. — Все может быть! А мы в детский сад играем!
Пальцы шофера покрепче сжали Алешкино плечо.
— Ты не ори попусту, — медленно произнес шофер. — В Юрты больше не будет машин. А тридцать верст для парня — путь не близкий. И он не просто так катается, он тоже сделал свое дело. А у меня распоряжение Колыванцева.
И, чуть наклонившись к Алешке, он негромко сказал:
— В общем, решай сам.
Алешка растерялся. Он никогда не решал таких вопросов. Чтобы вот так, от одного его слова зависело, куда пойдет, кого повезет громадная, могучая машина. Он вспомнил колонну грузовиков на тракте. Если бы там они были так послушны!.. А люди ждали. И вдруг Алешке стало стыдно, что он думает о всякой ерунде и молчит. Ведь вопрос-то хоть и важный, но совсем простой. Чего же тут думать?
Он так и сказал:
— Чего тут решать…
— А доберешься? — спросил шофер.
— Доберусь. Подумаешь! — сказал Алешка. И вдруг понял, что другого ответа от него и не ждали.
Человек в кожаной куртке вдруг предложил:
— Оставь-ка ты велосипед у меня. И адрес напиши. Завтра забросим на попутной. А сейчас я тебя на мотоцикле.
И все заговорили, что это правильно, что так и надо сделать.
— Я не могу, — сказал Алешка, — он не мой. Обязательно надо сегодня.
— Всыплют тебе дома небось, что поздно приедешь, — вдруг посочувствовал тот, который недавно кричал.
— Просто больше не дадут велосипед, — сказал Алешка.
— Мальчик, подожди. — Это снова заговорил парашютист. Он потянулся к боковому карману. Фельдшер поспешно качнулся к нему, но движением пальцев парашютист остановил его. Медленно оттянул язычок застежки-«молнии» и вытащил плотный помятый конверт.
— Где-нибудь опусти по дороге. Ладно? Ну, спасибо.
— Я опущу на станции, — пообещал Алешка. Прежде, чем сунуть письмо под майку, он украдкой прочитал адрес: «Дмитров, Центральная, 3-а, кв. 19, Кольчугиной Марии В.».
Кто она, Кольчугина Мария В.? Может быть, жена, может быть, мать. Она не узнает про несчастье. Ведь письмо наверняка написано еще перед полетом. Кольчугина Мария Будет думать, что все в порядке. И пусть. Значит, так надо.
Он повернул велосипед и встал на педаль. И сказал всем:
— До свидания.
— Ты помнишь дорогу? — спросил шофер.
— Помню.
Алешка толкнулся ногой. Потом ему захотелось обернуться и сказать парашютисту: «А вы поправляйтесь скорее». Но дорога пошла под уклон, и к тому же блестели на ней битые стекла. Нельзя оглядываться, когда такая дорога…
Алешка засвистел сквозь зубы и нажал на педали. Тридцать один километр. Он никогда не проезжал столько. И он все понимает: что его будут искать, что Василий, не говоря ни слова, молча уведет велосипед в сарай и повесит замок, что Валька будет вздыхать и молча жалеть его, Алешку… Но если так получается! Если вдруг на лесной дороге валится в кювет лесовоз, если горит торф и грозит огнем лесу, а у десантников иногда не совсем раскрываются парашюты…
Дорога была ровной, и велосипед шел легко. И Алешка подумал, что, может быть, не так уж и много тридцать один километр. Он не знал, что усталость иногда приходит неожиданно и сразу. Падает на плечи, как мешок с песком. Не знал, что в темноте любая дорога может показаться незнакомой.
И не знал еще самого обидного: проезжая мимо станции, он забудет опустить в ящик письмо. И почти у самого дома, закусив губу, чтобы не заплакать, он повернет назад тяжелый и непослушный велосипед…
3
Все так и получилось, как он ожидал.
Василий стоял у крыльца, и огонек его сигареты то сердито разгорался, то почти угасал.
Алешка молча прислонил велосипед к палисаднику и направился к воротам. Он шел и смотрел под ноги. Василий выплюнул сигарету. Красный огонек искрами рассыпался по дороге. Василий взялся за руль и сказал в спину Алешке:
— Черта с два ты его еще увидишь.
Алешка не оглянулся.
Во дворе пахло парным молоком и подгоревшей картошкой. И сразу же страшно, до боли в желудке, захотелось есть. Но еще больше, гораздо больше, хотелось просто лечь и вытянуть ноги. И он решил, что сначала немного полежит, а потом спустится и поест.
Алешка медленно подошел к лестнице. Ноги были как деревянные. Они могли бы еще, пожалуй, крутить педали, но ходить словно разучились. И подниматься было трудно, особенно вначале, где не хватало двух перекладин лестницы.
Он поднялся и нырнул в черный квадрат окна.
— Появился мамочкин жених!
Алешка узнал голос Бориса. Но узнал с трудом. Борис никогда не говорил так раньше. Может быть, думал, но не говорил.
— Ты чего? — слабо сказал Алешка. — Ну. пусти. — Он не видел Бориса, но чувствовал в темноте, как тот загородил ему дорогу.
— Чего! Пусти! Где-то шатается, а люди из-за него не спят! Как въеду сейчас!
Борис щелкнул фонариком и качнулся вперед. Алешка быстро вскинул руку. Он не боялся, что Борис ударит. Просто закрылся локтем от слепящего света.
Он простоял так несколько секунд. Было тихо. Даже как-то слишком тихо.
— Алешка, ой… — Это сказала Валька. Тогда он, жмурясь, опустил руку. Широкий луч фонарика уперся ему в локоть.
— Вот это да-а… — потянул Юрка.
— Где это ты? — хмуро спросил Борис.
— Что?
— Ну, это… — Борис двумя пальцами приподнял его локоть. И Алешка увидел длинную ссадину, с запекшейся кровью. К ней прилипли зернышки пшеницы.
— Ты хоть скажи по-людски, где был, проговорил Борис.
— Я скажу… Только полежу, ладно?
Он лег на мохнатый, пахнущий теплой шерстью тулуп и закрыл глаза. И сразу перед глазами поплыла дорога. Она разворачивалась, бесконечная, как кинолента, повторяя дневной Алешкин путь. Он видел дорогу со всеми подробностями, которые память сберегла зачем-то в самом дальнем своем уголке. Видел сосновую ветку в глубокой колее, сверкнувшие звездами песчинки, узорчатые змеи автомобильных следов, пунцовые головки клевера у края тропинки… И все это плыло, плыло, плыло… И начинала кружиться голова. Тогда Алешка резко дернулся и повернулся на бок.
