Устроил его Колыванцев. Он вышел на дорогу и махнул первой же машине, и та затормозила, подняв перед собой серое пылевое облако. Водитель высунулся из кабины. Это был очень пожилой шофер. И, наверное, он казался еще старше, чем был на самом деле. В морщины набилась пыль, и они стали резкими и темными. Лицо недовольное, даже суровое.
— Закурить есть? — спросил Колыванцев.
Шофер молча протянул ему пачку и щелчком выбил сигарету.
— В Юрты сейчас? — поинтересовался Колыванцев, отыскивая в кармане спички.
— В Юрты.
— Мальца захвати. Ему туда же.
Шофер мельком взглянул на Алешку.
— Я еще в Боровое заскочу. Зерно-то надо ссыпать.
— Ну, заскочишь, а потом в Юрты. Все равно скорее, чем он на педалях пилить будет. Приехал, понимаешь, Ерохина выручать. Устал, пока крутил.
— Я не устал. Просто мне надо быстрее, — объяснил Алешка.
Шофер не обратил внимания. Спросил Колыванцева:
— А с Ерохиным что?
— Сел в песке.
— Вот рыжий балалаечник, — сквозь зубы сказал водитель.
Почему балалаечник, было непонятно.
— Дмитрий Васильевич, а поехали уже его вытаскивать? — озабоченно спросил Алешка.
— Поехали уже.
— Великанов?
— Нет, другой.
Колыванцев легко поднял в кузов велосипед и велел Алешке садиться в кабину.
— Можно я в кузове? — Ехать рядом с сердитым водителем Алешке не хотелось.
— Не бойся, не свалится твой драндулет, — сказал шофер.
— Я не боюсь. Просто я хочу в кузове.
— Только без дураков там. Сиди смирно…
И вот Алешка сидит. Смотрит с высоты и видит землю. Земля — это круг, опоясанный дымчатой кромкой лесов. Круг, желтый от спелых колосьев, зеленый от листьев и трав. Он перехлестнут дорогами. По дорогам пылят машины. Вдали по насыпи тянется состав. Ходят в поле красные комбайны. А дальше, за насыпью, стелются над жухлой травой сухого болота седые космы дыма, уползают куда-то к лесу. Прошел над лесом самолет и оставил в небе черные точки. Точки падают, падают и вдруг превращаются в легкие белые пузырьки. Цепочка пузырьков повисает в синем воздухе. Парашютисты. Что это? Тренировка? Или что-то другое?
Круг земли, который виден Алешке, живет беспокойно и тревожно. Все в работе и движении. И Алешка, подхваченный этим движением, тоже мчится куда-то.
Ну и пусть. Даже хорошо, что так вышло. Если сегодня придет на стан лесовоз и поставят столбы, протянут провода и загудят таинственные зернопульты, то, может быть, не зря Алешка опоздал на берег. Ведь в конце концов не в последний рейс ушел «Рахманинов». Вот только Василий… Он может отобрать велосипед навсегда. Он не любит слушать объяснений… Но сегодня же пятница! Может быть, сегодня он придет поздно. Кажется, по пятницам он с друзьями ремонтирует поселковый клуб… В общем, все равно: теперь жалеть поздно.
Удивительная вещь — дорога. Сколько встреч и приключений на ней, если только не смотреть назад, не бояться…
Шофер оставил Алешку на заросшей лопухами деревенской улице. Сказал, что сдаст зерно и заедет сюда на обратном пути. А на пункте Алешке, мол, делать нечего.
Алешка прислонил велосипед к плетню, сооруженному из прутьев и палок. Потом сел в траву. И начал ждать.
Улица была пуста. Только бродили неподалеку серые недружелюбные гуси. Один из них, с шишковатым лбом и красными глазами, иногда отделялся от компании и направлялся к Алешке. Останавливаясь на полдороге, он вытягивал над землей шею и нахально шипел. Потом он успокоился. Успокоился и Алешка. Бросил прут, который на всякий случай выдернул из плетня.
А время шло. Где-то за домами гудели моторы, протарахтел мотоцикл, а здесь было тихо. Никого и ничего, кроме гусей.
Появилась собака, очень большая, серая и лохматая. Она бежала куда-то по своим делам. Алешка подумал и свистнул. Собака остановилась. У нее была добрая, озабоченная морда. Алешка чмокнул губами. Собака подошла и махнула хвостом, один раз, для приличия. Алешка погладил ей белое пятно на лбу, почесал за ухом. Собака терпеливо перенесла это и вопросительно глянула на него желтыми прозрачными глазами: а что дальше? Что дальше, Алешка и сам не знал. Взгляд собаки стал укоризненным: «Эх ты! А зачем-то звал, отрывал от дела». Она отвернулась и деловитой рысцой потрусила вдоль забора, сразу позабыв про Алешку.
Ему вдруг стало грустно, одному на пустой незнакомой улице.
И шофер куда-то исчез…
Алешка сорвал сухой стебелек, смерил его по длине мизинца, торчком зажал между указательным и средним пальцами. Потом развернул обе ладони, будто книгу. Тень стебелька перескочила шесть пальцев. Неужели шесть часов? Вот тебе и «скорее»!
Это Валька его научила так измерять время. А раз она сказала — значит, все правильно. Она никогда не врет ему. Не то что Алешка. Он терпит, терпит, а потом что-нибудь да сочинит. Зачем-то наврал про метеорит, который зажег торф… А может быть, не наврал? Может, правда был метеорит? Они же часто падают в августе…
— Все сидишь?..
Алешка вздрогнул. Это подошел шофер. Подошел незаметно и встал рядом. И смотрит как-то внимательно, будто хочет о чем-то спросить. Он, наверно, не сердитый, а просто очень устал.
— Ну, пойдем, — тихо сказал шофер.
Алешка вскочил и взял велосипед.
— К машине? А где она?
— Там она… Пойдем.
Он пошел вперед, потом замедлил шаги, чтобы Алешка догнал его.
— Вот что… Звать-то тебя как?
— Алеша.
— Вот что, Алексей, — мягко сказал шофер, — тут беда случилась. Человек раненый, надо бы в больницу везти. А машин, кроме моей, нет.
— Да? — пробормотал Алешка. Больше он не знал, что сказать. Ранило какого-то человека. И есть только одна машина.
— А до Юрт далеко? — спросил он.
— Тридцать один. По спидометру.
— У-у… — вырвалось у Алешки.
— То-то и оно, что «у-у».
Они подошли к длинному дому с побеленным каменным фундаментом. У калитки стояли трое. Алешка слышал, как один говорил:
— Я фельдшер, а не хирург. Что вы, честное слово… И рентгена здесь нет.
На скамейке, привалившись к забору, неловко вытянув ногу, сидел четвертый. В синем брезентовом комбинезоне. Рядом лежал кожаный шлем.
— Парашютист? — шепотом спросил Алешка и шофера.
— Да… Из пожарников. Парашют раскрылся не полностью.
— А нога сломана, да?
— Кто ее знает… Вроде нет перелома, фельдшер не обнаружил, а все-таки… Сам видишь.
Парашютист прислонился затылком к доске, молчал и по очереди смотрел на стоявших. Лицо у него было бело-коричневым, с запавшими щеками. Он коротко дышал, приоткрыв рот и сжав зубы.
