— Я не знал, — растерялся щенок.
Нептун опять опустил голову на лапы. Он прожил длинную жизнь и был умным псом. Он сказал:
— Ты еще ничего не знаешь, щенок… Хозяин — это человек, которого ты любишь.
— Я никого не люблю, — вздохнул щенок.
— Конечно. Где тебе.
— Это почему? — обиделся щенок.
— Человека любить непросто. Ему надо помогать. Надо ходить с ним по трудным дорогам, охранять его, гоняться за дичью, чтобы человек поел мяса.
Щенок молчал. Раньше он никогда не слышал о таких вещах. Ему некого было охранять, кроме себя, а гоняться он умел только за кошками.
Нептун продолжал, не открывая глаз:
— Зато и человек любит тебя… Он кормит тебя. Кормит, если даже в мешке остался всего один кусок хлеба. Человек ломает его пополам. Это я знаю.
— Любит — значит кормит? — спросил щенок. — Но Балалая хозяин тоже кормит.
— Да, — помолчав, согласился Нептун. — Кормит, потому что у него много еды. Но он не любит. Балалай не может подойти к нему и положить голову на колени. И Руки хозяина не будут гладить его мех…
— А вы можете? — робко спросил щенок.
— Да, — хмуро ответил Нептун. Он был суровым старым псом и не хотел рассуждать о таких нежностях, да еще со щенком.
— Теперь я вспомнил, — обрадовался щенок. — У меня был хозяин. Я помню его Руки. Они гладили меня. И кормили. Они были добрые.
И щенок гордо взглянул на Нептуна.
— А где же твой хозяин теперь? — усмехнулся Нептун. И щенок растерялся снова:
— Не знаю.
— Хозяин не должен бросать собаку, — сердито заметил Нептун. — Он должен ее защищать.
— Меня защищали, — вспомнил щенок. — Значит, у меня был еще хозяин. Сегодня. Маленькая девочка. Но она ушла.
Казалось, Нептун перестал слушать. Он лежал, закрыв глаза. Он, наверное, не верил. Мало ли что болтает глупый щенок.
Нептун встал и отряхнул соринки с длинной рыжей шерсти. Он собрался уходить. Может быть, ему захотелось подойти к хозяину, положить на колени голову и так подремать немного.
Он встал и сказал щенку:
— Ты должен искать хозяина, малыш.
— Как? — грустно спросил щенок.
— Как умеешь. Увидишь человека и беги за ним. Может быть, он позовет.
«Вот как, — подумал щенок. — Значит, это называется: искать хозяина».
— Я делал так, — признался он. — Но никто не зовет. Позвала только девочка. Но она ушла.
— Попробуй еще… Видишь, идет человек. Он хороший, по-моему. Беги за ним.
— Но он в сапогах! — очень испугался щенок. — Сапог может ударить. Я знаю.
— Глупый! — рассердился Нептун. — Сапог сам ничего не может. Может ударить человек, если он плохой. Но ты ищи хорошего. Такого, как твой старый хозяин.
— Я не помню его, — вздохнул щенок. — Я помню только Руки…
КУРИЛЫЧ ОБИЖЕН. УГОЛЬКУ ВСЕ-ТАКИ НЕ СПИТСЯ. ЛУНА И РОМАШКИ
Была суббота, и мама пришла домой пораньше. Вслед за ней пришел Курилыч.
Когда-то Курилыч был начальником склада в том же тресте, где мама работала машинисткой. Поэтому он был знаком с ней лучше, чем с другими соседями. И когда Курилыч шел жаловаться, он прежде всего звонил в квартиру Угольковых.
Он протолкнул в дверь живот и с порога жалобно и хрипло загудел:
— Это что же такое, Марья Васильевна, выходит? Давеча козу на дерево вздрючили, а сегодня еще делов натворили. Одно хулиганство на уме…
Мама бросила на Уголька не совсем ласковый взгляд и поинтересогалась, каких именно «делов» натворил ее дорогой сын.
— Теща, значит, приходит ко мне денег взять взаймы, чтоб с плотниками рассчитаться, — гудел Курилыч, — и говорит мне: «Что за страхи, прости господи, у тебя на воротах нарисованы? Голова мертвечинная, слова всякие нехорошие написаны». Я, конечно, вышел. Гляжу, а там череп нарисованный. Изобразили же, будто с живого скелета рисовали. Кости всякие и, значит, надпись: «Смерть… этим, как его — браконьерам».
Ага, зеленым браконьерам. А с какой я стороны браконьер? Я и ружье племяннику продал еще в запрошлом году…
— Борис! — ледяным тоном спросила мама. — Ты?
— При чем тут я? — тихо и так равнодушно сказал Уголек, что сразу стало ясно: он и правда ни при чем.
— Я своему сыну верю, — сухо сказала мама. — Я своего ребенка знаю.
— Я про их тоже все знаю, — мрачно изрек Курилыч. — Все говорят: не виноватые. Вот поймаю, уши пообкручиваю. — Он задом протиснулся в коридор и пошел жаловаться в другие квартиры.
Угольку стало тоскливо: он сидел один, а лесной патруль начинал свои интересные дела…
— Бориска, — очень серьезно спросила мама, — скажи-ка честно, сын. Ты правда не виноват?
Уголек поднял грустные глаза.
— У меня даже в школе рисование еле-еле на «тройку». Знаешь сама.
Она притянула его за плечи.
— У-у! И настроение у тебя еле-еле на «тройку». Хочешь, обрадую?
Уголек пожал плечами. Чем теперь его обрадуешь?
— Завтра утром поедем на пристань в Верхневольск. Папина самоходка придет на погрузку. Повидаемся с папкой. Рад?
Конечно, он был рад! Так рад, что забыл про свои обиды и про патруль.
И до вечера думал о завтрашней встрече.
Он думал о встрече и в постели и от волнения ворочался на своем узком диванчике.
Это будет чудесно. На пристани, уже у самого причала, он обгонит маму и по упругому трапу — гибкой доске с перекладинами — легко взойдет на крытую железными листами палубу. И зашагает навстречу отцу. Не побежит, а пойдет неторопливо, сдерживая пружинистую радость. И, может быть, только когда останется несколько шагов, он не выдержит и помчится, стуча ботинками по гулкому железу, и прижмется щекой к рукаву потертого синего кителя. От кителя почему-то всегда немного пахнет соленой рыбой и сырым деревом.
И можно будет рассказать про все: про пистоны в дверном замке, про таинственного щенка, про злополучное цирковое представление. И про изгнание… Папа поймет. Он же всегда понимал. Может быть, он даже скажет, что это совсем разные вещи: убежать с арены абсолютно ненастоящего цирка и бросить вахту у настоящего штурвала? Ведь это же, действительно, разные вещи…
Был выключен свет, мама тоже легла спать.
— Мама, откуда он приплывет? — спрашивал в темноте Уголек.
— С севера. Из Салехарда. Спи, пожалуйста. Завтра вставать раным-рано. Автобус в пять утра отходит.
С севера папка приплывет, с большой реки Оби. Может быть, на этот раз он привезет щенка? Хорошего щенка — северную лайку. Раньше все говорил: «Трудно достать, времени нет, стоянки короткие». Может, достал наконец?
