По-прежнему глядя под ноги, Эви неожиданно объявил:
— С тобой стало скучно.
Мира даже остановилась:
— С чего это?!
Он насупился:
— Ты все время думаешь об одном и том же. Такая скукотища! Я скоро перестану с тобой гулять.
— Откуда ты знаешь, о чем я думаю?
Пожав покатыми плечиками, Эви сказал, как о чем-то естественном:
— Слышно же… У тебя в мыслях так и звенит: Дрим-Дрим. Надоело уже!
— Это я из-за твоих вопросов так раздумалась! — сердито отозвалась Мира, не зная, что еще сказать.
Эви тоже огрызнулся:
— А я про него и не спрашивал!
— Вон там ранеток много, — она попыталась увильнуть от разговора, и ей это удалось, потому что мальчик остановился, как вкопанный.
— Оно же высоченное…
— Для меня оно меньше — я же выше. Вот я и полезу.
— Да ты упадешь и что-нибудь себе сломаешь! Помнишь, как Лема сломала… Что она сломала?
— Шейку бедра, — вспомнила Мира.
Эви разволновался еще больше, как будто речь шла о настоящей шее:
— Вот именно! И лежала потом целых полгода.
— Ее на руках таскали в «Виртуальный мир», — насмешливо напомнила Мира. — Думаешь, она хоть заметила, что не может ходить?
— Но ты же — другое дело!
Мира неуверенно пообещала:
— Да я не сорвусь.
И почувствовала, как верхушка дерева хлестнула по самому сердцу, и оно, увернувшись, упало куда-то. Приказав сердцу вернуться на место и притихнуть, Мира деловито потрогала ствол: крепкий! Значит, и ветви должны быть крепкими. Конечно, она не упадет! Что он придумывает…
Красные звездочки выглядывали из-за листьев, которые, как нарочно, выставляли их напоказ. Даже снизу Мира ощутила, какие они гладкие, эти ранетки, и как оглушительно будут хрустеть. От кисловатого сока сведет скулы, но это будет приятно, и захочется съесть их все до последней.
— Я буду сбрасывать их оттуда, а ты лови.
Она храбро взялась за нижнюю ветку, но поняла, что та слишком высоко от земли, чтобы закинуть на нее ногу. Вот если б ноги у нее были такими же сильными, как у взрослых…
— Вон ведро валяется! — Эви обрадованно посеменил за куст. — Тут, наверное, поливали и бросили его.
Перевернув ведро грязным днищем вверх, он аккуратно установил его у дерева и поднял на Миру счастливые и немного испуганные глаза:
— Ну, давай!
Она встала на ведро одной ногой: «Не проломится?» Потом встала обеими. Теперь уже легче будет закинуть ногу на ветку, если, конечно, поднатужиться…
«Здорово, что всем девчонкам выдают джинсы, — подумалось Мире, пока она собиралась с духом. — Воспитательницы-то могут ходить в платьях, у них такие ноги красивые! А у нас — жуткие… И все в каких-то пятнах!»
Зацепившись пяткой, Мира сообразила, что наверняка обдерет кроссовки, и потом ей достанется, но сейчас было не до этого. Нога трусливо дрожала и норовила сорваться, и Мире пришлось побольнее укусить губу, чтобы отвлечься. Когда она, наконец, сумела сесть возле самого ствола, у нее уже тряслись все жилки в теле, а сердце вообще выделывало непонятно что… Закрыв глаза, Мира переждала, пока стихнет шум в ушах, который, наверное, начался оттого, что в голове все взболталось. Затем уцепилась за ветку и встала, чтобы шагнуть выше.
Ранетки уже вовсю дразнили ее, казалось, до их прохладной кожицы можно дотянуться губами… Но не получалось. Стараясь пока не смотреть вниз, откуда доносились сиплые выкрики: «Ура! Давай!», Мира осторожно перебралась повыше и тут уже устроилась, наконец. Ствол, который она обняла, оказался теплым, и Мире почему-то опять вспомнился сон про воду, которая дышала: «А если все-все вокруг живое?»
Она решила, что надо бы поговорить об этом с Дримом, но тут же застенчиво подумала, что это, наверное, слишком детский вопрос. Мире же хотелось выглядеть повзрослее: конечно, еще не бабочкой, но хотя бы гусеницей, уже готовой выпустить из себя красоту.
— Лови!
Мира кинула вниз сразу три ранетки, чтобы немного растормошить Эви. Ее пугало, каким он временами делался вялым, как будто с каждым месяцем энергии в нем становилось все меньше и меньше. А ведь этого не должно было происходить… Эта слабость и ломота в суставах, и боль в пояснице, и подламывающиеся коленки, и беспомощное дрожание в пальцах — все эти ужасы должны были отступать с каждым днем, уходить из их тела. Разве взрослые так мучаются? Им все нипочем! Вон Руледа может час не слезать с велотренажера, а Прат с Дримом бегают по лесным дорожкам до тех пор, пока майки у них не станут мокрыми…
Ранетки завертелись в воздухе, кружа светлыми черенками, и стали похожи на «вертолетики» клена. Если они в конце лета не желали опадать на землю, Мира забиралась на одно из шершавых деревьев и сбрасывала вниз целую пригоршню соцветий. И тогда они охотно танцевали в воздухе вальс и, может быть, сами напевали, только слышал это один Эви.
Едва не потеряв равновесие, Мира схватилась за ствол обеими руками и медленно потянула назад только что промелькнувшее воспоминание: клен, она, кружащиеся «вертолетики»… Тот день, который вдруг всплыл в памяти, был давно. Очень давно. Года три назад. И тогда для нее почти не составляло труда забираться на деревья… Почему?
— Эви!
Она услышала это испуганное восклицание и лишь секунду спустя узнала свой голос. Не поймав ни одной из брошенных ею ранеток, Эви, кряхтя, наклонился и повернул к Мире перевернутое лицо:
— Подожди, я эти еще не нашел.
— Да нет… Эви, слушай! Раньше мне ведь легче было залезать на дерево.
Оттого, что эти слова прозвучали, они показались еще страшнее.
С трудом выпрямившись, он спросил:
— Что ты сказала? У меня в ушах ветер шумит.
— А в том году так шумело, когда ты наклонялся? — быстро спросила она, стараясь не слушать сердце, которое кричало громче ее, только никто не различал его голоса.
У Эви жалко дернулись плечики:
— Не помню я! Целая зима прошла…
— А я помню, — прошептала Мира. — Сейчас уже помню. Только… Как это может быть?
— Теперь я вообще ничего не слышу, — рассердился мальчик. — Ты сама с собой разговариваешь?
— Почему мне страшно?
— Что? Говори громче!
Она опомнилась:
— Лови еще! Да ты попробуй их, знаешь, какая вкуснятина… Я скоро целое дерево съем.
Чтоб он видел, Мира сунула ранетку в рот. На зубах вкусно хрустнуло и растеклось по языку.
«Нечего думать об этом! — Мира жевала так яростно, что от ранетки в два счета ничего не осталось. — Я спрошу у Дрима, и все сразу выяснится. Он ведь скажет мне. Он скажет…»
