Каждый в свой срок они появились на свет, и еще в роддомах у новорожденных были обнаружены признаки «усталости» не просто отдельных тканей или органов, а всего организма. Сола, помнится, удивило это слово «усталость», но позднее Бемби объяснила, что это вполне медицинский термин. Он означает — изношенность. Эти дети только-только родились, а внутри у них все уже было в таком состоянии, будто они прожили лет по пятьдесят.
— У вас была крайне низкая активность окислительных процессов. Белок с трудом вырабатывался… И ткани плохо потребляли кислород…
Дрим старался смотреть в глаза то одному, то другому, но это давалось ему через силу. Хотя всем было ясно, что в том взрыве он не мог быть виноват.
Солу запомнилось, что Дрим говорил еще какие-то сложные и малопонятные вещи о программе, заложенной в ДНК клеточного ядра, развертывание которой прошло в десятки раз быстрее положенного… О повреждении генетического аппарата клеток… И еще о чем-то — всего Сол и не запомнил. Он понял одно: остановить то, что происходит с Мирой, невозможно. А вылечить совсем — тем более…
— Значит, я уже просто очень старая?
В ее голосе Сол не услышал ни ужаса, ни отчаяния. «Сказали бы мне, что я стал стариком, да я завопил бы от страха!» — он потрясенно разглядывал Миру, хотя до конца еще не верил: может, она притворяется, чтобы никого не расстраивать?
— И я тоже? — протянул Эви.
Вот он не скрывал, что его тянет заплакать, и у Сола ответно защипало в носу: «Они — старые. Они скоро…» Он подавился этим словом, и из горла вырвался какой-то странный звук. Но никто не взглянул на него осуждающе или насмешливо. Друг на друга вообще почти не смотрели. Каждый глядел перед собой, в точку, видимую ему одному.
Мира внезапно спохватилась:
— А родители наши где? Ты же только что сказал, что у нас были родители! Как у них! — ее рука дернулась к Солу.
— Я не знаю, — устало сказал Дрим. — Действительно не знаю, что с ними… Куда их дели, чтобы не проболтались… И живы ли они? Я ведь вообще не там жил. Даже не слышал об этом городке… А кто о нем слышал? Никто и не узнал, что там произошло. А я тогда еще в университете учился, был этаким энтузиастом, мечтал работать в школе. Чтобы детей не одни только женщины воспитывали… Между прочим, мы учились в одной группе с Пратом, нам обоим предложили участвовать в некой секретной программе. Нам это показалось жутко заманчивым! Тем более, доучиваться не надо было. Дипломы нам выдали сразу же.
— Еще бы не заманчиво, — пробормотала Бемби.
— А работу предлагали как раз по специальности — с детьми. И деньги не такие, как в школе. Одно условие: жить в изоляции. Сношения с внешним миром минимальны. Но мы тогда все презирали существующий мир, нам не казалось трагедией отказаться от него.
Продолжая вглядываться в ту же точку, Мира спросила:
— Почему?
— Почему? О, для этого надо рассказать тебе всю историю человечества. Это длинная и некрасивая история. Как-нибудь потом…
— Ты не расскажешь…
— Расскажу. Но сейчас-то мы говорим о вашей истории. И моей тоже…
Бемби хмуро спросила:
— Так вы толком и не знали, на что идете?
— До тех пор, пока не подписали контракт. Потом нам все объяснили и дали понять, что не стоит нарушать условия договора, потому что сирот среди нас не было. А если нам дороги наши родные, оставшиеся здесь…
— Ну, понятно, — вклинился Сол. — Все, как в кино. Обычный шантаж.
— Это в кино, как в жизни, — возразил Дрим. — Только не все с этим в жизни сталкиваются.
— Что такое — контракт? — спросила Мира, ни к кому не обращаясь.
Сол ответил ей, чтоб было понятней:
— Договор такой. Обещаешь что-то и нарушать слово нельзя.
Прищурившись, Бемби поинтересовалась:
— А ведь имя у вас тоже вымышленное?
Не сразу, но Дрим все же ответил:
— Да, конечно.
— Я так и подумала…
— Вам это было несложно. А наши дети не имели представлений о том, какие имена существуют в мире.
Раздраженно дернув плечом, Бемби бросила:
— Странное имечко вы себе выбрали. Такая завышенная самооценка…
— Почему? — удивился он, а потом рассмеялся. — Да это не я сам — мечта. А то дело, за которое я взялся. Я в этом деле — это была мечта.
Сол недоверчиво прищурился:
— А что в нем такого уж особенного?
— Я придумал это имя, когда нам сказали, что мы будем работать с уникальными детьми. Не просто работать — жить. Пройдем с ними весь жизненный цикл.
— И похороните, — безжизненным голосом добавила Мира. — Эви, помнишь, как мы хоронили котят? Тогда мы даже не знали, что люди тоже умирают. Как вы собирались скрыть это? А, Дрим? Что вы наврали бы, когда первый из нас умер бы?
Он ответил так же ровно:
— Сказали бы, что он в изоляторе. Тяжелая инфекция. Проведывать нельзя.
Бемби жестко усмехнулась:
— Вот уж придумали! Он что, болел бы несколько лет?
— Лет? — у него тоже дрогнул рот, но это не было даже усмешкой. — Каких лет? Они родились один за другим. Между Мирой и самым младшим мальчиком…
Эви подсказал:
— Малсом.
— Да, Малсом. Я помню. Так вот, между ними разница — восемь месяцев. Это самое большее. Они… ушли бы точно так же, как появились на свет — один за другим.
Выдержка внезапно изменила Мире. Она выкрикнула так же пронзительно, как полчаса назад звала Дрима:
— Они?! Кто — они? Это же мы! Мы. Ты же говорил, что мы, как родные… А получается, ты только и дожидался, когда я умру, чтобы вернуться сюда, в настоящий мир!
— Это неправда! — у него багрово вспыхнули щеки.
— Ты, наверное, надеялся, что мы быстрее умрем? А мы все живем и живем… Зачем? Зачем вообще нас оставили? Зачем нам нужна была жизнь, если мы уже родились стариками?!
Прикрыв глаза, Дрим принял все, что она выкрикнула ему в лицо. Когда Мира замолчала, он посмотрел на нее без гнева.
— Парадокс в том, что у вас только физическое развитие… пожилых людей. Но вы думаете, как дети. Реагируете на все, как дети. Играете… Хотя это, понятно, не сразу проявилось. Но как раз это интересно было проследить. Понаблюдать за вами. У каждого воспитателя — своя группа, и мы записываем свои наблюдения каждый вечер. А потом передаем их.
Мира спросила уже прежним бесстрастным тоном:
— Я в твоей группе?
— Конечно. Мне повезло.
— А я? — быстро спросил Эви.
— А ты у Неды.
Он разочарованно шмыгнул:
