Утром она встала с тяжелой головой, но с вполне ясным
сознанием, в котором четко проступила мысль: у Виктора Петровича Шувалова есть
сообщник.
Преступления были придуманы Шуваловым, но осуществлялись
вдвоем. Именно поэтому четвертое убийство Шутника совершено тогда, когда
Шувалов находился в камере. Этот факт якобы свидетельствует о непричастности
Виктора Петровича к тем убийствам, и предполагается, что милиционеры на это
клюнут.
«А записка?» – тут же спросила себя Настя. Записка на
итальянском языке недвусмысленно говорила о том, что вторая серия убийств не
имеет отношения к Татьяне. Ну что ж, это ловкий ход, чтобы отвести глаза
сыщикам и переключить внимание на Каменскую. Раз Каменская – значит, не
Образцова. Коль не Образцова – стало быть, и не Шувалов. Умно.
ДОЦЕНКО
Он почему-то был уверен, что, если сделает предложение Ире
Миловановой, она ему не откажет. Ну как же она может отказать, если
невооруженным глазом видно, что они созданы друг для друга. Она же не слепая! И
потому Михаил методично, насколько позволяла работа оперативника, продолжал
ухаживания, понимая, что это необходимый этап, без которого невозможно обойтись
в приличном обществе, и ни минуты не сомневаясь, что Ира относится к этому
точно так же. Конечно, история знает и другие факты. Вот, например, Стасов
сделал предложение Татьяне через неделю после первого знакомства, правда, она
сперва отказалась, но через три недели согласилась. И из этих трех недель две
они жили вместе. Но Стасов и Таня – совсем иная песня, Владислав уже однажды
был женат, а Татьяна до него побывала замужем аж целых два раза.
Они люди опытные, у них все происходит проще. А Михаилу и
Ирочке надо соблюдать установленные правила.
За несколько дней у Доценко вошло в привычку звонить Ире по
утрам, едва проснувшись, хотя ничего толкового он сказать ей не мог. Текст был
примерно одним и тем же:
– Ириша, я совершенно не представляю, как у меня
сложится день, но если появится возможность встретиться, я позвоню, хорошо?
И Ира отвечала тоже одинаково:
– Даже если возможности не будет, ты все равно позвони,
ладно?
Этого ему было достаточно, чтобы целый день летать как на
крыльях. Крылья эти заносили его бог весть куда, а точнее – туда, куда надо в
интересах раскрытия очередного преступления. Хотя, если быть точным, процесса
полета Миша не замечал. Он знал, что час назад был в одном месте, сейчас
находится уже в другом, но как он здесь оказался – не помнил совершенно, ибо
всю дорогу думал о своей будущей жене и о предстоящей семейной жизни, которая,
если верить интуиции, сулит одни сплошные радости и удовольствия.
Сегодня Миша занимался убитой накануне одинокой старушкой,
рядом с трупом которой была обнаружена очередная замысловатая записка Шутника.
Ему нужно было найти ответы по меньшей мере на два вопроса: как Шутник с ней
познакомился и почему, нарушая им же самим созданную традицию, не оставил денег
на похороны. Строго говоря, традиция была весьма неустойчивой, ибо в самом
первом случае с Надеждой Старостенко этих денег тоже не было. Но потом два раза
они были, и логика в этом определенная просматривалась: у Надьки Танцорки были друзья,
которые ее похоронят, и была какая-никакая собственность, продав которую, можно
эти похороны оплатить. Хотя, возможно, дело вовсе не в этом, просто идея
оставлять деньги появилась у Шутника уже после первого убийства. Но в любом
случае непонятно, почему этих денег не оказалось у убитой совершенно одинокой,
беспомощной и практически нищей восьмидесятивосьмилетней старухи Серафимы
Антоновны Фирсовой.
Соседи по дому отзывались о покойнице сочувственно и тепло.
Некоторые даже помнили, что, кажется, у Фирсовой когда-то была семья, но очень
давно, так давно, что будто бы и не было никогда. Единственное, что знали
точно: у нее был сын, который лет пятнадцать назад умер от пьянства. Жена от
сына ушла через три года после свадьбы, не став дожидаться, пока ежедневная
выпивка превратится в тяжелые многодневные запои, с тех пор мужик так и не
женился, жил с матерью, где-то как-то работал, но больше лечился и снова
ударялся в запой, пропивая все, что находил в доме. Кончилось тем, что Фирсова
сына выгнала, пошла даже на то, чтобы через суд лишить его права на жилплощадь.
В ближайшем отделении милиции Мише эти сведения полностью подтвердили. Что
касается мужа убитой, то никакой официальной информации о нем не было, в эту
квартиру Серафима Антоновна въехала тридцать с лишним лет назад вдвоем с сыном.
Михаил Доценко терпеливо ходил из квартиры в квартиру,
задавал вопросы и выслушивал самые разные ответы, то краткие и скупые, то
пространные, сопровождаемые длинными лирическими отступлениями о давно ушедших
годах и брюзжанием по поводу нынешнего финансового «беспредела», из-за которого
старики, честно отработавшие на государство всю жизнь, отдавшие ему здоровье,
теперь вынуждены влачить жалкое существование на пенсию, размеры которой
существуют как будто отдельно от цен на продукты и лекарства, никак с ними не
пересекаясь. Из разговоров с жильцами хрущевской пятиэтажки выяснилось, что
Серафима Антоновна была женщиной не особо приветливой, в гости к себе никого не
звала и вполне довольна была обществом своих четырех кошек. Но справедливости
ради надо заметить, что те из соседей, кто хоть однажды рискнул зайти к
одинокой старушке, выскакивали из ее квартиры как ошпаренные и больше попыток
сближения не предпринимали, ибо запах там для непривычного обоняния стоял
поистине невыносимый.
– Как-то я встретила ее на лестнице, –
рассказывала женщина лет сорока, живущая этажом выше Фирсовой. – Серафима
Антоновна шла из магазина. С таким трудом она поднималась, что без слез
смотреть было невозможно. Мы к тому времени только недавно в этот дом
переехали, я еще соседей не знала совсем, увидела старуху, предложила помочь
сумку донести до квартиры. Она мне пожаловалась, что еле ходит, а вот Пасха
скоро, так даже кулич освятить не сможет, потому что церковь далеко. Когда
Пасха настала, я решила сделать соседке приятное, купила кулич для нее и
освятила вместе со своими. Зашла к ней, кулич отдала, она благодарит, а я с
трудом сдерживаюсь, чтобы нос не заткнуть. Нет, я понимаю, конечно, женщина
старая, одинокая, убираться в квартире у нее сил нет, но тогда зачем же кошек
держать? Я осторожно так спросила у нее: мол, неужели некому прийти помочь по
хозяйству? Она же могла обратиться в собес, к одиноким старикам помощников
присылают, я точно знаю.
А Серафима Антоновна на меня зыркнула, губы поджала и говорит:
я, дескать, чужих в свою квартиру отродясь не пускала и на старости лет тем
более не пущу, теперь ворья развелось видимо-невидимо, никому верить нельзя.
– Ну надо же, – удивился Доценко, – а вы что
на это сказали?
– Я предложила ей сделать генеральную уборку, хотя бы
один раз, бесплатно. Мне не трудно, квартира у Фирсовой небольшая, за полдня
управилась бы.
– А она?
– Отказалась. Да таким тоном, как будто не я ей
предлагаю, а наоборот, ее прошу у меня уборку сделать. Знаете, я потом все
думала, может, я что-то неприличное сделала? Уж очень она на меня злобно
посмотрела.
