— По-хорошему-то: наградить бы их надо! — вздохнул Шишок.
Полковник Туртыгин кивал: дескать, только мы еще никогда к наградам пернатых не представляли — засмеют ведь в штабе-то, да и как, де, их представишь — они ведь в списках не значились… Вот если бы это были служебные собаки, тогда еще можно было что-нибудь сделать…
Березай, выгрызавший замысловатые узоры на стволе аэропортовской яблоньки, подрубленной бомбежкой («Зубы, что ль, точит?» — подумал Ваня), услыхав про собак, поднял голову и осторожно позвал: «Ерха-ан?»
А Медведь говорил полковнику: мол, ну, это дело поправимое… Я, де, их всех в свое подразделение возьму, после боев с шиптарами-то сильно поредевшее, давно, дескать, хотел — и подмигнул Шишку, величавшемуся в медведевом берете.
Вот так, нежданно-негаданно, стал Ваня Житный сержантом, Березай и Росица Брегович — ефрейторами, а Шишок — старшиной! Но домовику-то не привыкать-стать было старшинствовать, а вот остальным тяжелешенько пришлось… Медведь оказался настоящим зверем: гонял всех на тридцатиградусной жаре до седьмого поту, бегать заставлял задом наперед, в шахматном порядке, на бегу под ноги стрелять… Даже Шишок, съевший на фронте пуд соли, удивлялся мудреной муштре. Впрочем, недолго им пришлось задом наперед бегать…
Вскоре распрощались друзья со Слатиной и полковником Туртыгиным, потому что уходили вместе с Медведем и последними югославскими военными, которым места в Косове теперь не было. Полковник твердо обещал сделать все, чтобы посмертно наградили войников югославской армии: сержанта Соловья и сержанта Жаворонка, спасших русскую колонну! Старшина Шишок сказал: а пока, де, он сам награждает пернатых собственной медалью «За Отвагу», дескать, сейчас таких наград уж нету, — а медаль эта в самый раз для жаворлёночка с соловушкой!
И Ване в завываньях четырех ветров, которые гуляли по пустому летному полю, послышались веселые птичьи голоса… Соловей присвистнул: дескать, коршун побери! Никогда ведь за всю пернатую историю ни одна птица медалей-то не получала, да и сержантом, де, не бывала! А Жаворонок его поддержал: даже коршун сержантом, де, не был! И подбавил: а медаль, какая-никакая, разве только у сороки в гнезде сыщется, и то ежели подтибрит ее белобока у зазевавшегося фронтовика.
А как приехали в Белград, пришлось ратным каликам и с подполковником Медведем попрощаться, который покамест оставался в Югославии (хотя и он вот-вот должен был отправиться домой, в Саратов).
Стояли на перроне, подле своего вагона, на котором значилось: «Белград — Москва». Демократка Росица Брегович, поменявшая пятнистую форму, которую ей выдали в армии, на белое косовское платье, протягивала Шишку «Хазарский словарь» с отгрызенным уголком: дескать, это вам с Ваней, может, понравится, я, де, наконец-то дочитала ведь…
Домовик тогда вытащил из вещмешка свою книжку «Повесть о настоящем человеке» и протянул в ответ. А после, ухмыляясь и втягивая в себя солнечный свет, сказал: мол, первобытные дикари делились на кроманьонцев и неандертальцев, а нынешние высокоцивилизованные люди — на homo orbit и homo dirol. Смотри же, дескать, Росица Брегович, не жуй больше либеральную жвачку, а то ведь не ровен час… И девочка в ужасе схватилась за голову, с которой пока что ничего не случилось.
А горлица, сидевшая на плече Росицы, как вроде младшая сестренка, заладила: «В Москву, в Москву, в Москву…» А после: «Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах…» Домовик заворчал: дескать, мы уж и «ангелов» слышали, и видели все небо в алмазах, да не единожды, и над Москвой нам таких «ангелов», вооруженных алмазами, не надоть!
Горлица же взлетела с плеча девочки и прощебетала: а я ведь тоже надумала пуститься в путь…
— В ка-кой путь?! — обомлела Росица Брегович. — Куда ты собралась?! В Москву?!
А пташка отвечает: дескать, в какую Москву? В Проклятье, конечно… Должен же кто-нибудь рассказать Златыгорке про смерть ее паладинов, да и… нужней я там… Прости уж меня, Роса…
Девочка и голову опустила — знать, больно ей не хотелось расставаться с театральной пташкой. А Ваня Житный спросил у синей птицы:
— А долетишь? Путь-то ведь неблизкий…
И горлица ответила:
— Уж долечу как-нибудь! Я же все-таки какая-никакая, а птица, хоть и провела полжизни в клетке.
Тут Березай, оттопыривший ухо, — знать, хотел первым уловить звуковые волны, — в один голос с белградским вокзальным диспетчером объявил:
— Уважаемые пассажиры! Поезд «Белград — Москва» отправляется с первого пути! Нумерация вагонов начинается с головы поезда! Повтор-ряю!
И калики переезжие заскочили в свой вагон и, высунувшись в открытую дверь тамбура, принялись в пять рук махать девочке с цоевским подбородком и порхавшей над ее головой синей птице.
Вдруг Шишок крепко выругался: дескать, о-ох, голова моя садовая! Ваня вопросительно поглядел на него, а домовик сказал: мол, вспомнил я начало самовильской песни: «Когда ястреб снесет железны яйца, когда упадут те яйца на землю и порушат хороший мост…»
— А моста-то ведь там и не было!
— Где? — спросил мальчик.
— Где-где! В Бутмире, где мы самовилу Мадленку сыскали!
Ваня Житный призадумался и сказал: а, может, де, имелся в виду воздушный мост между странами?.. Но домовик покачал головой: дескать, боюсь я, что обмишулились мы — не ту приняли за вилу! Мальчик поглядел на одинокую фигурку на перроне, обратившуюся уже в белую точку, и упавшим голосом спросил:
— Значит — все-таки Росица Брегович?!
— Или Яна Божич… Или дядя Дойчин… Или Балдо Тврко… Или… бабушка Видосава…
— Опять двадцать пять! — воскликнул Ваня.
Всю дорогу и так и сяк мараковали, но ни к какому выводу не пришли. Мальчик упирал на то, что, дескать, раз сама Златыгорка решила, что госсекретарь США — вила, то, значит, так оно и есть! А домовик противоречил: мол, и на старуху бывает проруха — обозналась крылатая девушка, а они попали под магнетизм самовильских слов.
Лешак в это время по-прежнему занимался яблоневым стволом, который прихватил с собой: голый, вкусно пахнущий стволик расписывал следами своих крепких зубов. Ваня решил, что полесовый, в честь возвращенья на родину, готовит себе знатное угощенье — вроде праздничного торта, который украшают розочками и всякими подходящими к случаю глаголами: поздравляю, желаю, будь…
Но, между делом, успевали пассажиры и в картишки перекинуться: на сей раз втроем с мальчишком-с-локоток, который играл сам за себя. И продул мелкому пройдохе не только Ваня Житный, но и Шишок!
Как только пересекли границу, в первом же городке, домовик выскочил из вагона, пал на колени, приложился к перронной пыли и воскликнул: дескать, вот и дождались — прибыли! Вот, де, она — Рассея-матушка! И ажно чуть было не всплакнул опять.
* * *
…А в Москве, на площади у трех вокзалов, когда на последние денежки купили билеты до Чудова и шли уж на посадку, у подземного перехода Шишок вновь выпустил мальчишка-с-локоток из своего левого рукава. Ручной мальчишок, заскочив на пыльный ботинок домового, крепко обхватил его ногу в пятнистой штанине, показал Ване с Березаем малиновый язычишко и, скатившись по ступенькам, скрылся среди смешанного леса шагающих ног.
